Наталья Кончаловская - В поисках Вишневского
У входа в больницу я прощаюсь с Николаем Павловичем, который идет к поселку, где живет с семьей.
Игорь Петрович ждал меня в маленьком флигеле при больнице. Ему, видимо, не терпелось поделиться со мной всем, что он знал и помнил. И пожалуй, никто из врачей, знавших Вишневского и работавших с ним, не проявлял такого энтузиазма и такой преданности памяти отца и сына Вишневских.
И вот мы сидим с Игорем Петровичем, с этим высоким сутуловатым человеком, необычайно добрым, мягким и отзывчивым. Но чувствуется, что за этой мягкостью — большая воля, а за добротой и отзывчивостью — умение ладить с людьми. Он рассказывает:
— Когда Александра Васильевича спросили: как вы смогли воспитать в своем сыне такого сильного хирурга, он отвечал: «Очень просто — я десять лет держал его в анатомичке, у отличных физиологов». И здесь, конечно, сказывается принцип Александра Васильевича, который считал: первое, что необходимо для любой специальности в медицине, это изучение строения человеческого организма, нормальной и патологической анатомии.
Да, Александр Александрович был истинным сыном своего отца — он мастерски ассистировал ему и сам говорил об этом так: «Отдаю отцу столько сил, сколько вообще их имею!» Он преклонялся перед отцом, любил его безмерно и целиком воспринял его методику. Когда умер Александр Васильевич, сын сказал: «Вот нет больше отца, и какую же глупость я совершил, не догадался, пока он еще не остыл, взять у него из руки квадратик кожи. Я бы вырезал такой же у себя, вшил на это место кожу отца и, прикасаясь к ней, постоянно получал бы новую зарядку, физическую и моральную.
Вот мне часто говорят, что многое создано не мной, а моим отцом, но ведь можно растранжирить наследство, а я собрал и удержал его методику, расширил и развил его школу…»
Игорь Петрович ненадолго задумывается и затем продолжает свой рассказ:
— После смерти отца Александр Александрович учился хирургической технике у Егорова и у Знаменского, он долгое время работал прозектором и отлично знал анатомию, знал каждую мельчайшую клетку в организме.
Когда мы сдавали Александру Александровичу экзамен по анатомии, он нас три раза проваливал, считая, как и отец, что в хирургии важнейшее безукоризненное знание анатомии и физиологии.
Ассистировать ему во время операции было невероятно трудно — такой скрупулезной осторожности и даже нежности требовал он от нас. Если, взяв крючок, случайно дернешь кожу, немедленно услышишь крик, а то и брань: «Ну что ты, как крыса, кожу разодрал!» Александр Александрович всегда чувствовал, как ассистент держит крючок. «Держи воздухом!» — кричал он. Ничто не ускользало от его взгляда, и мы порядком уставали от этого нервного напряжения. Но зато мы прошли прекрасную школу…
А руки! Какие руки были у Вишневских! У Александра Васильевича они были короткие и толстые, но посмотрели бы вы, какую тонкую работу он ими выполнял! Бывало, диву даешься, как это все у него получается. Техника у него была, как у пианиста… А у Александра Александровича, наоборот, руки были тонкие, ловкие, с очень красивыми пальцами. Запомните этот термин — «хирургическое туше», — лучшего не было ни у кого. На его операциях не бывало кровотечений, он сразу зажимал сосуды и мелкие сосудики, и, самое главное, он старался, как и отец, тщательно обходить нервные стволы, зная, что от них зависит заживление раны. Помню, как однажды Александр Александрович приехал с фронта и оперировал в клинике у отца, на Большой Серпуховке. Отец смотрел и радовался. «Ты гляди, Игорь, — говорил он мне, — как мой Шурка хорошо работает!»
А ведь в те времена сын на фронте оперировал чаще, чем отец в тылу. И сыну приходилось сталкиваться со многими хирургами и наблюдать разные школы, разные операции, и каждый раз он заимствовал у них удачные, эффективные приемы, которыми искренне восхищался, и охотно приобретал опыт коллег. По технике он мог соперничать только с Юдиным, хотя у Юдина была совершенно иная школа.
Отца Александр Александрович любил безгранично, берег его, часто заменял на сложных операциях. И если приходилось отстаивать принципы школы Вишневских, то Александр Александрович принимал на себя все удары противников…
В соседней комнате запели птицы, такое разноголосье донеслось оттуда, что беседа наша прервалась.
— Удивляетесь? — засмеялся Игорь Петрович. — Это моя страсть.
Он открыл дверь в свой кабинет, и я увидела множество клеток, поставленных одна на другую вдоль большого окна. Были тут и щеглы, и канарейки, и чижи, и отдельно в больших клетках важничающие попугаи. Как только Игорь Петрович вошел в это птичье царство, поднялся такой гомон, что беседу пришлось закончить, к тому же Лидия Павловна, жена Игоря Петровича и постоянная помощница его, уже накрывала на стол в столовой.
— А вы знаете, ведь Лидию Павловну буквально спас Александр Александрович. У нее был гнойный панкреатит и холецистит. Он приехал и блестяще провел операцию удаления желчного пузыря. Да что говорить, чудо-хирург был!..
День второй
Этот день начался у меня с выступления в яснополянской библиотеке, в доме, принадлежавшем деду Льва Николаевича, — Николаю Сергеевичу Волконскому. Само это здание — прекрасный усадебный белый особняк посреди открытой поляны — словно переносит нас в один из романов Толстого. Уютные, небольшие комнаты, лесенки на второй этаж, коридоры, переходы, большие залы и столовые — все так напоминает быт толстовских персонажей.
Николай Павлович Пузин предложил мне пройти еще раз в дом-музей, чтобы поподробнее рассказать о последнем пребывании Толстого в Ясной Поляне, куда привезли гроб с его телом. Мы спустились в нижний этаж под сводчатый потолок, где раньше был кабинет Льва Николаевича:
— Вы, конечно, знаете, что Лев Николаевич скончался на станции Астапово, и оттуда его сыновья перевезли гроб поездом на станцию Засеку, и от вагона четыре сына его — Сергей, Илья, Андрей, и Михаил — на руках пронесли гроб к дому. И тут пришлось открыть балконную дверь вот в эту комнату, чтобы все, кто хочет проститься с ним, входили через балкон, а выходили через внутренние покои. И представьте себе, очередь прощающихся окружила весь дом и тянулась далеко по липовой аллее до самых ворот и дальше. Тысячи людей шли и шли… Тут были и приехавшие из Москвы, и местные, и крестьяне, и масса студентов… По свидетельству Сергея Львовича, среди народа затесался городовой и встал возле гроба, и тогда Сергей Львович обратился к нему: «Здесь мы хозяева, семья Льва Николаевича, и требуем, чтобы вы вышли!» И только после этого городовой удалился. Когда гроб с телом Льва Николаевича выносили его сыновья, то все люди, стоявшие вокруг дома, опустились на колени, и гроб поплыл над морем склоненных голов. Процессия двинулась в лес, к обрыву, где Лев Николаевич завещал похоронить себя без церковного обряда.
