Бернар Фоконье - Бетховен
«По пути своей фантазии»: она в буквальном смысле буйствует в трех первых сонатах опус 2: никогда еще инструмент не звучал так мощно, так насыщенно, — возможно, первые слушатели были даже слегка ошарашены.
«Не только общее направление, выразительная мощь стремится к идеалу, но и преобладание характерных идиом, порожденных оригинальной чувствительностью Бетховена, — отмечает Вильгельм Йозеф фон Василевский в своей биографии Бетховена. — Например, перемежающийся ритм, последовательности синкоп, акцентирование слабых долей такта и упорное повторение некоторых фраз, как в коде скерцо Сонаты до минор № 3 с его лейтмотивом».
Никогда еще фортепиано не использовали с почти оркестровым размахом: партия левой руки выходила за рамки аккомпанемента или элемента контрапункта и выполняла автономную функцию, как оркестровое сопровождение. Повторяем: Бетховен всю жизнь будет ждать рояль будущего, теребя изготовителей, чтобы они создали инструмент ему под стать. Он знал, что уже вступил в своем творчестве на нехоженые тропы и что это единственный путь к его спасению как артиста. Как вознестись выше Моцарта, говоря на языке Моцарта? Это невозможно. Слушая однажды исполнение 24-го концерта К 491, Бетховен воскликнул, обращаясь к Крамеру: «Крамер! Крамер! Мы никогда не сможем создать подобное».
Значит, нужно было другое и по-другому, нужно утвердить свою личность, повысить голос, сделать музыканта новых времен уже не слугой, а героем.
Бывало, что ликование виртуоза находило выражение в случайных, но совершенно неотразимых произведениях. Вероятно, именно в это время, в 1795 году, было написано необыкновенное рондо-каприччио «Бешенство из-за утерянного гроша». Эта полная юмора вещица, изданная после смерти Бетховена, и сегодня обеспечивает триумф пианистам, исполняющим ее в концертах.
У Бетховена в Вене есть друзья. Но кто его соперники? В плане виртуозной игры на рояле всё ясно: никого. Но в области композиции? Он же не единственный претендент на место Моцарта или, того и гляди, стареющего Гайдна, на которого Людвиг посматривает краем глаза, мечтая превзойти его славу. Английский пианист итальянского происхождения Муцио Клементи, неоспоримый виртуоз и умелый композитор, одно время казался способен отодвинуть Бетховена в тень. При редких встречах они молча раскланивались. Луиджи Керубини{33} тоже мог доставить ему некоторое беспокойство, но чуть позже, грохочущим симфоническим вдохновением своих опер. Что же до коллег, с которыми он общался, как, например, его друг Рейха{34}, они не могли соперничать с этим воплощением силы, чувствовавшим, что час признания близок. В начале 1796 года он без особых опасений отправился в завоевательный поход в другие города Европы.
Путешествие началось с Праги. Потом будет Дрезден, Лейпциг, Берлин — концертные гастроли, как сказали бы сегодня, обернувшиеся триумфом. Слава Людвига ван Бетховена, пианиста-виртуоза, летела впереди него — он был звездой. Предполагалось, что поездка займет несколько недель; она продлилась полгода.
Звезда… Не слишком сильно сказано, если пренебречь семантическим анахронизмом. Его манера игры на рояле, созвучная с шумными переживаниями эпохи бушующих страстей, делала старую манеру старомодной. Вот этого и ждали. Сбегались посмотреть на феномен, готовясь испытать всю гамму чувств, рыдать и плакать. Тогда еще зал не вопил, но лишь потому, что сдерживался. Бетховен за роялем — это неистовый Джерри Ли Льюис, вихляющийся Элвис Пресли, «Битлз» в «Олимпии»: ураган. Слушая его игру, старая музыкальная гвардия еще сопротивлялась: храбрый анонимный корреспондент «Патриотической газеты имперско-королевских государств» за октябрь 1796 года упрекает «кумира публики определенного рода, чересчур обожаемого ван Бетховена» в «пренебрежении певучестью, ровностью игры, изяществом и ясностью, он удивляет лишь оригинальностью, коей не имеет (sic), перегруженностью и преувеличением в игре и композиции. Он завладевает нашими ушами, но не сердцами». В самом деле, такая мощь могла привести в растерянность консервативных ворчунов и тех, кто утверждал, что «раньше было лучше»: в его сочинениях дионисийский восторг виртуоза принимает совершенно новые формы, слегка обозначенные Гайдном, но доведенные до высшего накала его взрывным темпераментом: Бетховен заменяет менуэт, элегантную и слегка устаревшую форму придворных танцев, скерцо («шутка» по-итальянски) — народным танцем, в котором пульсирует мощный ритм, словно заданный природой. Он будет использовать все возможности этой формы вплоть до своих поздних произведений — «Большой сонаты для Хаммерклавира» (си-бемоль мажор, опус 106) или навязчивой и волшебной второй части Девятой симфонии…
В Прагу его сопровождал Лихновский, который взял его под свое крыло и распахивал перед ним двери в высшее общество. Этот чудесный город, один из самых красивых в мире и прибежище меломанов, десятью годами ранее обеспечил триумф Моцарту: «Свадьба Фигаро», «Дон Жуан», «Милосердие Тита» встретили в столице Богемии гораздо более восторженный прием, чем в Вене. Бетховен решил пойти по стопам Моцарта. Он остановился на том же постоялом дворе — «Золотой единорог», возможно, даже в той же комнате. 19 февраля он написал полное воодушевления письмо своему брату Иоганну: «Во-первых, я живу хорошо, просто прекрасно. Мое искусство приносит мне друзей и славу, чего еще желать? А на этот раз оно принесет мне еще и много денег».
В Праге, где он прожил до апреля 1796 года, Бетховен сочинил арию для сопрано и оркестра «О, изменник» на слова Пьетро Метастазио, посвятив ее графине Жозефине Клари, но на самом деле она была написана для молодой певицы Жозефы Дуссек, это одно из самых удачных его произведений для голоса… Гостеприимная атмосфера города вдохновила его и на Секстет для духовых инструментов опус 71, и на очаровательную Сонату соль минор, опус 49, № 2.
В Лейпциге он почтил память Иоганна Себастьяна Баха, в Дрездене играл перед курфюрстом Саксонским. Берлин стал последним этапом этого более чем успешного турне: приглашения поступали одно за другим, и он пробыл там дольше, чем собирался, — до июля. Возможно, это были последние месяцы беззаботности; для французского виолончелиста Жана Луи Дюпора[6] он сочинил две прекрасные сонаты для виолончели и фортепиано. Попутно успел поссориться с композитором Фридрихом Генрихом Химмелем{35}. Тот попросил его поимпровизировать, Бетховен просьбу выполнил и потребовал, чтобы Химмель сделал то же.
«Химмель имел слабость согласиться; он играл довольно долго, и тут Бетховен сказал ему: „Ну так когда же вы начнете по-настоящему?“» — вспоминает Фердинанд Рис.
