Юлия Андреева - Айвазовский
Впрочем, семейство Томиловых нечасто было на долгое время предоставлено самому себе, в течение лета к ним то и дело заезжали погостить Кипренский, Орловский, а то и целая компания развеселых знакомых, которых нужно было спешно вести в баню, на реку или просто гулять, гулять, гулять, выветривая въевшийся запах столичных строгостей.
За зиму Ованес отощал на казенных харчах и теперь с наслаждением ублажал себя вкусностями с хозяйского стола. Четыре раза в день огромный стол в обеденной комнате накрывался белой накрахмаленной скатертью, во время приезда гостей на него ставились золоченые канделябры с русалками в пять свечей каждый, отчего на душе сразу делалось весело и торжественно. После того как гости и хозяева справлялись с французским супом или ухой из свежей, выловленной буквально утром рыбы, слуги вносили подносы с индейками и пулярками, запеченные корочки которых сверху были украшены зеленью. По краю блюда выкладывались поджаренные картофелины, тут же выставлялись соусники с разнообразными соусами на все возможные вкусы. Хорошо!
Замечательно посидеть вместе с друзьями за обильным столом, после обеда вкусить пирогов с чаем, к которому специально подают топленые сливки, розово-желтые, точно небо на рассвете. Поговорить, послушать заезжего виолончелиста одного из гостей Томиловых, его сиятельство графа Матвея Юрьевича Виельгорского, о котором итальянцы еще будут говорить, что тот играет так, как должны играть ангелы в раю. Но еще лучше другое, то, что молоко, пироги, масло и все, что осталось от обеда, можно в неограниченном количестве потреблять в течение всего дня. Как же стосковался Ованес по этой пищевой свободе. Как просто было под крылом родимой матушки и как тяжело, когда тебя вроде как и кормят, да только встал из-за стола, а словно не ел. Живот урчит и требует занять его хоть чем-то. Другие идут в кухмистерскую, кабак, кафе, надираются до полного изумления, а он только и может, что заставлять себя думать о чем-нибудь отвлеченном. Как хорошо, что не нужно ни у кого ничего просить, а можно просто собрать себе в узелок свежего хлеба да прихватить бутылку парного молока. Заметит кухарка — так не осерчает, а даже наоборот, еще и пирога в дорогу завернет. Опять молодой барин будет рисовать часа четыре — не оторвешь, а до следующей трапезы еще столько времени…
Здесь в Успенском Айвазовский впервые увидал настоящую русскую природу, начал чувствовать краски воды и северного неба, свет, не свойственный привычному ему югу. Это было удивительно и вместе с тем незабываемо. Вдруг поймать неповторимый колорит, утащить его на свой холст серые, почти что стальные волны или непривычно низкое, иногда давящее небо.
Ованес много купался, катался в лодке, много ходил и рисовал. Томилов приметил, что Айвазовскому вовсе не необходимо подобно другим художникам-пейзажистам подолгу стоять с мольбертом возле выбранного им вида. Потрясающая зрительная память и знание перспективы помогали художнику запоминать мельчайшие подробности пейзажа, так что он делал какие-то заметки на холсте и потом беззаботно бежал окунуться в речку или поиграть в лапту с деревенскими мальчишками. Начатое произведение он спокойно заканчивал где-нибудь к вечеру, так больше ни разу и не взглянув на избранную натуру.
Зрительная память, так восхищавшая многих знакомых Айвазовского, вскоре сыграет недобрую службу художнику, когда и знатоки живописи и простые зрители начнут находить в его работах торопливость и преступное невнимание к деталям. В 1839 году А. Р. Томилов напишет Ованесу длинное письмо, в котором самым детальным образом разберет пять его картин: «Картина, которая изображает, как говорят, восхождение луны, по моему взгляду, по моим чувствам, не представляет ничего другого, как хорошую кисть и личный вкус художника, натуры же в ней, или часа, никак постичь не можно. Солнечный стог луны и отсвет ее в воде прекрасно напоминает глазу теплоту восхода солнца, теплота эта в первую минуту идет по душе, но сильные, по-видимому, лучи этого животворного светила не разливают никакой жизни на прочие предметы, представляемые в картине, отсветов нет! В сердце моем живо теплое утро, а в картине тихая холодная ночь, чувства мои разнородны с картиною, я не могу гулять в ней». И так придирчиво, внимательно и вместе с тем предельно деликатно разобраны все пять картин, ради которых Томилов был вынужден специально приехать к Григоровичу.[41]
В наше время к художникам уже не предъявляют, мне кажется, требований предельного копирования природы, на это, как говорят многие, есть фотоаппараты. Тогда же от художников-пейзажистов требовали предельной верности в передаче деталей, «…картина должна быть зеркалом природы, или лучше сказать, должна быть слепком тех ощущений, какие природа произвела на чувствие художника», — пишет в том же письме Томилов. У Айвазовского же на картинах, как замечают многие критики того времени, в итальянском пейзаже угадывается Гурзуф, а сквозь турецкий берег вдруг начинает просвечивать Феодосия.
«Ствол удаленного дерева столько же занимает места, как и ствол приближенного, — пишет А. Р. Томилов о картине «Кейф турка, — но увидя вместо Урий двух мужичков за дальним стволом и таких, которые похожи на кукол в сравнении с деревом, я не мог остановиться на этой догадке, и так ничего не разгадал. Зачем окружать предмет своего рассказа такими околичностями, которых не видел тогда, ниже прежде, и которых не хочется выполнить хоть немножко согласно с натурою. Так Кипрянской погубил прекраснейшую свою картину «Анакрюновой пляски», представя в плохом пейзаже и под открытым небом фигуры, которые отлично написал с натуры, в темной мастерской. Грешно портить грезами такую хорошую фигуру, как этот турок!»
Айвазовский правильно воспримет критику со стороны своего друга и благодетеля и сделается более внимательным к своей работе. Но все это будет многим позже, когда он вкусит плодов первой славы и начнет свой уверенный полет.
Теперь же ему необходимо учиться у этой воды, лесов и полей, у тонких теней и непривычно-близкого тяжелого неба. Он должен, просто обязан написать за это дарованное ему лето несколько картин — пусть не для выставки, профессора, скорее всего, сочтут это несвоевременным, в подарок Алексею Романовичу, и… и еще ему не терпится начать получать со своих работ хоть какие-нибудь деньги. Средства, в которых остро нуждается оставленная в Феодосии семья. Мысли о тяжелом положении родителей и особенно матери мучают Ованеса, но именно они помогают сосредоточиться на работе.
Гайвазовский запрещает себе мечтать о чем-то ином, нежели стать известным художником и наконец получать за свои работы деньги. Друзья гуляют по трактирам, тратятся на веселых девиц — понятное дело — молодость и темперамент, душа горит, природа требует чего-то эдакого. Ованес — трудолюбие и экономия. Если театр — то либо с семьей Томиловых, либо скромное место в райке. От вина лучше вообще отказаться — он видит, к чему приводит пьянство, и совершенно не расположен утопить свою жизнь в грязным заляпанном жирными пальцами стакане. Не для того же столько чудесных событий одно за другим, тайных знаков — парусник, Пушкин, скрипка, Казначеев и наконец Академия, Томилов, Суворов-Рымникский. Определенно, по жизни его ведет добрый, мудрый ангел, который не позволит сбиться с пути. Гайвазовский серьезен не по годам, ревнив до всего, что имеет хотя бы косвенное отношение к избранному пути, его же единственным удовольствием было, есть и остается рисование. Все, кто знал Ивана Константиновича, отмечают, с какой быстротой и легкостью он всегда работал. Только с кистью в руках он по-настоящему счастлив. Скорее всего, он не ведает о муках творчества, разве что читал или слышал о них, но никогда не испытывал. Его творчество — захлестывающая радость, любовь, счастье. А когда человек находит счастье в работе, самые трудные задания для него идут в охотку. В Феодосии и затем в Симферополе его хвалили. Приняли в Академию — хорошо, но сколько в этой самой Академии было выпускников и сколько из них по-настоящему известны? Если нет заказов, приходится мыкаться по частным урокам, нужно хотя бы раз выехать за границу. Рим, Венеция, Париж. Иначе ты можешь быть талантливым, можешь гениальным, но если тебя не знают, то и не покупают. В России же знаменит прежде всего тот, кого назвали маэстро в Италии, мастером во Франции… Нет продаж — ни один купец не возьмет к себе в магазин твою мазню. Нет заказов — соси лапу, точно медведь зимой. Если же ты решил работать на себя любимого в надежде на то, что когда-нибудь твои усилия оценят, либо обзаведись сначала богатыми родственниками, именьем, с которого можно жить, рудниками, или женись на богатой. Нет, Ованесу непременно нужно, необходимо стать знаменитым, получать заказы, смотреть мир, учась у природы, у неба и воды. Феодосия — это прекрасно. Когда-нибудь Айвазовский вернется в свой любимый город для того, чтобы дышать морским воздухом и беседовать на базаре со слепыми бандуристами, он вернется, чтобы скрасить старость своих любимых родителей и завести семью. Но все это будет после того, как он получит настоящее признание. Признание не ради тщеславия, а единственно ради возможности быть свободным, заниматься любимым делом и содержать себя и свою семью.
