Иван Исаков - Каспий, 1920 год
Вслед за якорем (или чугунным грузом на некоторых «рыбках») в воду летела бухта минрепа, а затем сама мина.
Раза два «рыбка» взрывалась, как только таял сахарный предохранитель (через две-три минуты), но так как это было на ходу корабля, а из осторожности все пригибались к палубе, то ни одного ранения не было. Столб грязной воды и фонтан брызг!
Хорошо, что большие мины вели себя вполне благовоспитанно.
Но вот на «Карамыше», который не имел кормовых минных скатов, с минами «С» произошел плохой анекдот.
Занятые срочным ремонтом испорченных «рыбок», мы все как-то об этом не подумали и опомнились только перед началом сбрасывания, придя в исходную точку постановки восточного заграждения.
У «Карамыша» и его напарника, как у всякого приличного волжского буксира, вокруг всей кормы шел железный фальшборт с деревянным планширом (конечно, буксирные дуги были сняты). На юте был решетчатый настил, прикрывавший румпель и его тали.
Положили деревянные сходни оборотной стороной вверх, высунули кончик за корму и с этого импровизированного сооружения, приподняв один конец, сбрасывали мину с бухточкой троса и якорем, а то с кошкой или другим грузом - якорей для всех мин не хватало.
Однако через пять минут выяснилось, что при заданном ходе корабля мы нужные интервалы выдерживать не успеваем. Канлодка и так плелась около пяти узлов, и Корсак категорически отказался еще сбавлять ход: плоскодонный и мелко сидящий кораблик сносило даже слабым ветерком так, что он шел чуть не боком.
Стали на панер {39}, обсудили, прорепетировали, после чего закончили постановку цирковым способом, причем вся команда ушла на бак и выглядывала из-за углов настроек и кожухов колес.
Вновь изобретенный способ заключался в следующем.
Два минера брали мину «С» на руки, один или два - кошку или якорь, становились у самого гакаборта, оставив минреп свободно висеть за кормой.
Затем по команде «раз-два - взяли» раскачивали свои «игрушки» и, одновременно выбросив их за корму, сами падали плашмя на решетку под защитой фальшборта.
На седьмой или восьмой мине раздался взрыв, корму немного подбросило, а сверху обрушился каскад воды. Осколки никого на корме не задели, но капитан и Корсак уверяли, что они пролетели над рубкой.
После этого зрителей стало значительно меньше, но мы уже вошли в раж, и остановить нас нельзя было.
Еще три или четыре взрыва (то ли сахар, то ли стекло не выдерживало) - и вдруг мы, оглядевшись, увидели, что мин на юте больше нет.
Несмотря на нечеловеческую усталость, нас обуяла мальчишеская радость, и мы стали обниматься. Когда же с мостика спустился сияющий флагштур, то мы, не сговариваясь, схватили его за руки и за ноги и начали раскачивать - «раз-два - взяли!».
Если бы не капитан «Карамыша», то шутка могла зайти далеко.
* * *
Сев на бухту троса на решетчатом банкете над румпелем, я почувствовал, как начинаю засыпать, но кто-то сказал, что у противника прибавилось до четырех дымков.
Усилием воли оглядел горизонт. В глазах так рябило, что на юге ничего не разглядел, зато с севера приближалась целая армада кораблей и транспортов, но теперь они не смущали, а радовали. Радовало и весеннее солнце, о котором вспомнил впервые.
Заметив на рее «Карамыша» какой-то флажный сигнал, еле ворочая языком, спросил:
- Что это?
- Постановка окончена!
* * *
Постановка окончена. Это значит, что и в 1920 году Волжско-Каспийская военная флотилия опять упредила противника развертыванием своих сил! А в этом - залог последующих побед!
* * *
Не заснул опять только потому, что подошедший лекарский помощник начал сдирать почерневшие бинты и пластыри с обеих кистей рук.
От боли еще способен был услышать Корсака:
- Вам хорошо! Только бы спать! А мне еще проверять фарватеры между заграждениями и точно установить на позиции плавбатареи.
Больше ничего не помню. Забылся тяжелым сном.
30 марта. 12-футовый рейд. «Каспий».
Самый счастливый день жизни
Отоспался (не до конца), написал для Никольского частный отчет о своей работе. Попрощался с замечательными минерами, артистами своего дела и людьми долга, у которых многому научился. Поговорил с Озаровским (наговориться с ним никогда нельзя, настолько интересный человек) и теперь жду своего «Деятельного».
Уже подходя на катере и видя лица и улыбки встречающих, я понял, что возвращаюсь домой, к своим друзьям.
Видя перевязанные руки, помогли перейти на борт.
Реплики:
- Сколько осетров наловили, товарищ командир?
- Не видишь, руки пораненные, - значит, ершей ловил.
Подошел здоровый детина, явно латыш:
- Будем знакомы. Ваш новый комиссар.
В каюте - сверкание и блеск. Ни пылинки.
Да и весь миноносец как-то похорошел, помолодел и подтянулся.
Вот что значит начало кампании и что значит для моряков выход в море.
* * *
Вечером в кают-компании меня забросали новостями. Хорошими с нашего фронта, неважными - с Юго-Западного. Пилсудский продолжает бряцать оружием.
Кратко рассказал о минной операции.
- Ну, а вы как? На разводку выходите?
Смущаясь, улыбаются:
- Выходим, как двинулись к морю… Утром посмотрите.
* * *
Хотя у самого руки чешутся потренироваться в управлении кораблем, нарочно поручаю Снежинскому переходы от одного транспорта к другому (уголь, вода), ссылаясь на забинтованные кисти.
Но на мостик выхожу и присматриваюсь к повадкам корабля.
На рейде - уже целый плавучий город.
Суетятся буксиры. Свистят. Шумят. Переставляют корабли, баржи.
Это подвижная база снаряжает в поход три боевых соединения.
Вчера одно ушло в сторону Гурьева.
Кажется, Арский, прикрывая фланг армейских частей с моря, продвигается вдоль северо-западного берега к югу; почти «пешком», острят у нас. Там сплошные меляки, отмели, банки и прочие навигационные сюрпризы.
Мы, то есть «Деятельный», готовы. «Расторопный» с Калачевым не подведет, тоже поднимал свои позывные в знак готовности.
Какие- то непонятные вензеля выписывает «Дельный», проткнув бушпритом одну баржу (к счастью, уже почти пустую) {40} и обшарпав себе все борта. А судя по тому, что за кормой у него сейчас работают водолазы, очевидно, он намотал на винты какой-то трос.
