Алексей Мясников - Зона
Обычный дневной рацион такой: на завтрак грамм 300 каши, на обед суп и каша или что-нибудь макаронное, на ужин каша и рыба — вареный минтай или килька. Винегрет, котлеты — по праздникам. Овощей практически нет, о фруктах никто и не вспоминает. Можно лишь для диетчиков и вредных профессий, например, сантехников. В основе такого питания углеводы, жиров явно не хватает, витаминов совсем нет. Поэтому, сколько ни набивай брюхо кашей или тюхами, никогда вполне сыт не бываешь, чувствуется, что чего-то всегда не хватает, по невежеству я называю это белковой недостаточностью, хотя, скорее всего, это относится к жирам и витаминам. Никогда не любил сало, а тут, когда перепадает в передачах, шло за милую душу. Сало — основной грев в лагерной жизни.
После завтрака развод на работы, к 8 часам. Кому на промку, а наш отряд, помимо хозобслуги, в ту пору в основном вязал сетки — те самые хозяйственные авоськи, что продаются едва ли не в каждом ларьке и которая на воле всегда лежала в моем кармане. По всей стране вяжут эти авоськи на зонах — знал ли я, откуда эта повсеместная принадлежность советского быта и что за нею стоит? Теперь — знаю.
Авоськи
То лето 80-го было жарким и солнечным. Вязали во дворе отряда, в локальной зоне. Скромные клумбочки с цветами. Пышнее насажено вдоль стены отрядного здания. В основном это длинные стебли с простыми лепестками. Было немного жаль эти цветы, противоестественно видеть их здесь, в неволе и оттого они были краше, дороже. К ним относились бережно. Лучше, чем мы относились друг к другу. Рассаживаемся, кто на скамье, кто на табуретах вдоль железной трубы, вроде длинных козел. На трубе с обеих сторон крючки, за них цепляют нитки и вяжут. Делают из проволоки отдельные крючки, с ними можно прицепиться к чему угодно: к сетке локального заграждения, к любой решетке, к стенке или к сетке кровати, если работаешь в отряде. Моим первым наставником стал северокавказец Назар, довольно обрусевший плотный и шустрый парень с годичным сроком за спекуляцию разбавленным вином. Он обеспечил меня нитками, инструментом, показал, что делать. Вяжут специальным плоским крючком, кажется, его называют карабином. Это дощатая планка, один конец которой заточен главным углом, на другом вогнутый вырез. Ближе к острому концу, в середине вырезан игольчатый штырь, на который через всю длину планки наматывается клубок ниток. Вот с этого клубка кладешь рядов восемь ниток на крючок трубы, плетешь ручку, а потом клетка за клеткой вяжешь саму сетку, рядов в шестнадцать. Технология несложная, но нужна сноровка и не должно быть ошибок. Чуть не так и ручка может получиться косой или клетка в три или пять углов — это брак, требования строгие. Три дня ученические, потом норма, а вот сколько, какая норма невозможно понять. Нам сказали десять в день, до нас вязали по восемь, потом стали требовать шестнадцать. Короче, простая норма — как можно больше. Я от силы успевал пять. И где-то на третий день начались неприятности.
Сдаешь в конце дня сетки бригадиру или контролерам из числа его прихлебателей и тебе обещают пиздюлей за то, что мало, за то, что брак. Иной раз трудно понять, почему брак, просто тебе не засчитывают, но главное — мало. Надо вязать так, чтоб и у тебя была норма да еще обвязать тех, кто не вяжет, но кому норму ставят обязательно: тому же бригадиру, его друзьям, блатным. Некоторые ребята приспособились — у них получалось много. Но ставили им восемь, ближе к норме, остальное шло на других, кто ничего не делает, — один к одному как на сдельщине везде на наших предприятиях, та же экономическая модель. С меня же навара не было. Даже, когда я пытался сделать норму, ничего не выходило. Монотонность угнетала, ошибка за ошибкой. А думаешь о механизации: неужели нет такой машины, которая одна заменила бы нас всех и делала бы гораздо больше? Зачем десятки, сотни здоровых мужиков занимать бестолковой рутиной? После этого по вечерам мы плевались на красные движущиеся точки в небе — на космические спутники. Одних изнуряют ручной работой, другие потешаются дорогостоящими игрушками. Технический гений выглядит как издевательство над нами. Признаюсь, я скоро принципиально охладел к сеткам и норме — будь что будет. Больше, так сказать, раздавал интервью.
Как ни держи язык за зубами, а от вопросов, как от комарья, не отмахнешься. Народ в основном молодой, простой, за сетками только и дела, что поболтать, спрашивают, кто о чем. Часто и не знают, что спросить, так тужатся лишь бы завязать разговор. А то кричат с другой трубы, где пристроилась «шерсть», т. е. приблатненные, положняки: «Ученый, иди сюда!» А что делать? Иду к ним, вяжем — треплемся. Вряд ли им со мной было интересно. Рассказчик я неважный, да и темы в основном тупиковые. «Веришь в летающие тарелки?» «Нет, не верю». «Но почему?» — удивляются и начинают сами рассказывать. Я слушаю. Так беседуем. «А в коммунизм веришь?» «Смотря, что под этим понимать». «Как что? Ну, что и все». «Ну, что ты имеешь в виду?» Молчат. Иногда обижаются, здесь не любят определений, абстрактных бесед. И все же странно: какое уж поколение с пеленок воспитывается под коммунизмом и никто толком не объяснит, что это такое? Ну, «светлое будущее», ну, всем по потребности — дальше пустое место, не о чем говорить. И я чаще всего так и отвечал: «не знаю». А разобраться при всех было нельзя и без того мне, что ни день, то отрядник, то завхоз шьют политику.
С большим удовольствием играл в нарды, в шашки или шахматы. Стол тут же во дворе и, хотя в рабочее время нельзя, урывал момент. А рядом бугор шпарит в настольный теннис. Ему да еще кучке положняков все можно. Нам пуговицу на куртке расстегнуть нельзя, положено сидеть и париться по всей форме, а эти загорают в плавках, перекатывают мускулатурой. Потом будут принимать нашу продукцию, лупить за брак, заставлять работать до отбоя — на них. И эти люди хуже ментов. Хотя как посмотреть: ведь их ставят и науськивают менты, тот же наш добрый отрядник Виктор Васильевич. Просто они делают его работу, точнее он это все и делает их руками, сам оставаясь как бы ни при чем, добреньким. Но кулаки-то идут по его указке, от его имени. Воспитание коллективом, по Макаренко, — главный принцип не только лагерной педагогики. И ставят на должности бригадиров, дневальных, завхозов самых наглых, злых, хитрых да поздоровее. В любой момент пинок, оплеуха, принеси, подай. Страшен разврат такого «воспитания». И сколько в нем лицемерия.
Как-то с утра пригласил меня отрядник на партию в шахматы. Сидим играем. Народ работает. Бригадир Тимченко прыгает у теннисного стола. И вот в паузе набрасывается на меня: «А ты какого хуя? Марш на сетки!» Я смотрю на отрядника: кто главней? Виктор Васильевич предательски молчит, улыбается, мол, ничего не поделаешь — дисциплина. А почему для Тимченко не существует дисциплины? Ведь он тоже должен работать. Но разве такое скажешь?
