Федор Грачев - Записки военного врача
Госпиталь обеспечен квалифицированной консультативной помощью. Кафедра факультетской хирургии Военно-морской медицинской академии почти в полном составе, во главе с профессором Э. В. Бушем, работает в операционных и перевязочных, участвует в научно-практических конференциях госпиталя, в руководстве курсами переквалификации врачей других специальностей в хирургов.
В третьей палате, ординатором которой был я, находились и моряки. Радист 1-й морской бригады Егор Ильич Пелюбин, командир отделения 2-го особого батальона 5-й морской бригады Михаил Матвеевич Сигаев. Краснофлотец с госпитального судна «Андрей Жданов» Иван Тимофеевич Щербаков и мой старый знакомец, с которым плавал на пароходе «Луга», кочегар Борис Иванович Киселев.
После избрания старостой палаты Вернигора — сын портового рабочего — стал именовать ее «морской» и сухопутные термины не употреблял. Лестницу называл трапом, пол — палубой, окно — иллюминатором, табуретку — банкой, палату — кубриком. В этом сказывался Вернигора, считавший службу на флоте превыше всего.
Однажды, когда я намеревался начать обход раненых, меня в коридоре остановила санитарка Петрова.
— Доктор, в третьей палате несчастье!
— Что случилось?
— Вот как перед богом! Не скажу! Ни-ни!..
После нагоняя от Муратова за свой прогноз состояния здоровья Павлова — «такие завсегда умирают» — Дарья Васильевна стала менее словоохотливой.
Вместе со мной в палату вошла медицинская сестра Клавдия Лобанова. На этот раз Вернигора не доложил, что «в нашем кубрике полный порядок». Староста молча и угрюмо лежал на койке.
— Доброе утро, товарищи!
— Здравствуйте, доктор!..
И больше ни слова. Ни обычных реплик, ни вопросов. В палате царила настороженная тишина.
Что бы это значило? Тем более что только вчера здесь царило оживление. За мужество и отвагу в боях были награждены орденами и медалями несколько раненых.
Вернигора украдкой показал мне на раненого красноармейца Пряхина.
Я подошел к Пряхину:
— Как ваше самочувствие?
Пряхин медлил с ответом. Что здесь произошло? Я видел, что Пряхину не по себе. Склоненная голова и скорбный, как бы ушедший в себя взгляд, отрешенный от всего окружающего. В палате знали, что семья Пряхина находится на оккупированной территории в Волосовском районе, что о судьбе жены и сына солдат ничего не знает. Каждый день он встречал надеждой — придет весточка.
— Поправляюсь, — глухо отозвался наконец Пряхин.
— Поправляешься, а настроение плохое? Почему?
Раненый покусывал губы. Глаза потускнели, будто выцвели. Он опять замолчал. Пальцы теребили края одеяла.
— Письмо получил, — тихо сказал он. — Из батальона. Учительница нашего колхоза туда написала. Немцы расстреляли жену и сына. Вы это понимаете? — задохнулся криком раненый.
— Понимаю, — растерянно сказал я, не находя слов для утешения.
— Ничего вы не понимаете!
— Клавдия Ивановна, принесите бром, — попросил я Лобанову.
— Да будьте вы человеком! — вскочил с койки Пряхин. — Не надо мне вашего брома… Пейте сами! А меня выпишите в батальон. Немедленно! Я здоров… Что вы меня здесь держите? Хотите, я левой рукой переверну койку? Хотите?
— Состояние вашего здоровья требует…
— Невмочь ему, товарищ военврач! — сказал молчавший до сих пор Вернигора.
— Сердце зашлось! Выпишите меня! — кричал Пряхин.
— Не волнуйтесь, доложу начальнику отделения, — согласился я, чтобы успокоить раненого…
К концу обхода отворилась дверь. На пороге женщина в белом халате.
— Рады вашему приходу, Ольга Николаевна! — встрепенулся Вернигора.
— Ваш заказ я выполнила. — Женщина положила на стол книги.
— Спасибо, Ольга Николаевна! Почитайте нам что-нибудь, — просит Вернигора.
— Почитайте, почитайте! — поддержали разом несколько человек.
Мне понятен замысел палаты: отвести Пряхина от тяжких дум.
— Хорошо, — согласилась Ольга Николаевна. — После обхода почитаю.
Ольга Николаевна Радкевич — профессор-биолог. По инициативе библиотеки университета в госпитале организован передвижной книжный фонд. В те дни палаты нашего госпиталя навещало сорок чтецов художественной литературы: студенты, преподаватели университета, работники библиотеки.
Однако вернемся к расскажу о Константине Пряхине.
Закончив обход, я доложил Муратову о просьбе раненого.
— Мне понятно состояние Пряхина, но вы не сумели убедить его, что этого делать нельзя, — сказал ровным глухим голосом Петр Матвеевич. — И неправильно поступили, обещав мне доложить. Напрасно обнадежили человека. А что касается чуткости, то, подлинная, она диктуется только заботой о здоровье раненого. Придется исправить вашу ошибку. Поговорю с Пряхиным…
Муратов в преждевременной выписке из госпиталя Пряхину отказал в моем присутствии.
А поздно вечером после отбоя воздушной тревоги Пряхин исчез. Поднялся переполох. Такое чрезвычайное происшествие грозило большой неприятностью не только нашему отделению, но и всему госпиталю. Муратов и я немедленно доложили о «чепе» Ягунову и Луканину.
— Как это могло случиться? — схватился за голову Ягунов. — Позор! Да еще у вас, товарищ Муратов, лучшего начальника отделения!
— Ума не приложу! — развел руками Петр Матвеевич.
Ягунов нажал кнопку звонка.
Появился дежурный по госпиталю.
— Чернышева ко мне!
— Он в приемной.
— Позвать!
— Слушаюсь!
В кабинет вошел комендант госпиталя Чернышев.
— По вашему приказанию явился! — отрапортовал он. — Разрешите доложить, что…
— Не разрешаю! — побагровел Ягунов. — Исчез раненый! Вы кого охраняете? Военный госпиталь или дом отдыха?
— Раненый не исчез, — спокойно возразил Чернышев. — Об этом я и хотел доложить. Он задержан в бомбоубежище, когда одевался.
— Где он?
— В приемной.
— Доставить сюда!
Вошел Пряхин. Не в госпитальном халате, а в обмундировании.
Ягунов встал.
— Садитесь! — предложил он Пряхину.
— Я не могу сидеть, когда стоит старший по званию, — ответил Пряхин.
— Садитесь! Вы раненый! — настаивал Ягунов.
— Был ранен. А теперь здоров!
— Объясните нам, чем вызван ваш поступок?
— Я об этом уже говорил начальнику отделения товарищу Муратову и ординатору Грачеву. Не могу я больше валяться в госпитале…
— Прошу сказать, где вы достали обмундирование?
— Об этом знаю только я!
— То есть как это — только я? — осторожно и мягко спросил Ягунов.
