Георгий Гречко - Космонавт № 34. От лучины до пришельцев
Помню, что не хватало еды, было голодно. Помню, как мне выдали ботинки – американские, желтые, красоты невероятной… И как они мне стирали до мяса кожу на сгибе большого пальца. Чтобы облегчить страдания, перед выходом на маршрут я выбирал лужу, садился около нее и опускал туда ноги в ботинках, таким образом размачивая их. Какое было счастье, когда получил старенькие, разношенные солдатские… Это был праздник.
Именно там, в Заполярье, я в первый и в последний раз вел дневник. Прилежно исписал карандашиком тетрадь. Прошло много лет, а тетрадь сохранилась. Только записи, конечно, поблекли.
Экспедиция была большая – человек сорок. Работали мы на Кировогорском месторождении – то есть на горе Кирова. Начальником экспедиции, было Эра Ивановна (или, как звали ее для простоты, Вера Ивановна) Сорокина, очень волевая и строгая женщина.
Не так давно я побывал в Оленегорске. С 47-го там, конечно, многое изменилось. Тогда была лишь железнодорожная станция Оленья. Ну а еще – оленеводы, геологи и бескрайняя тундра. И была романтика первой экспедиции, были хорошие товарищи рядом. И моя первая профессия – геолог. За один сезон я сделал «карьеру» от рабочего до геолога-коллектора.
По пути в Военмех
Будущее принадлежит тем, кто строит университеты.
В. И. ВернадскийЯ поступил в Военмех благодаря ленинградскому трамваю и ректору института.
Дело было так. Меня с детства привлекали скорость, высота, грохот, огонь. Поэтому я, учась в школе, хотел быть танкистом, потом летчиком, наконец, ракетостроителем. Почему именно ракетостроителем? Я мечтал о межпланетных полетах. Хотел летать дальше всех и выше всех. Но Циолковский говорил, что человек полетит в космос через 100 лет – а ведь его считали великим мечтателем! Я об этом знал и понимал: даже, если стану долгожителем и проживу сто лет – я физически не смогу стать космонавтом. И у меня возникла такая идея: найти институт, где учат на ракетостроителя, участвовать в создании ракеты, чтобы мой сын или даже внук полетел в космос на ракете, которую я сконструирую… А я – старый хрыч – буду сидеть и пускать скупую мужскую слезу.
На самом деле, без Циолковского не было бы прорыва в космос. До него многие интересовались полетами на Луну – скажем, Сирано де Бержерак предлагал не менее восьми способов. Байрон писал:
Проложенная Ньютоном дорога
Страданий облегчила тяжкий гнет;
С тех пор открытий сделано уж много,
И, верно, мы к Луне когда-нибудь,
Благодаря парам, направим путь.
Я запомнил эти стихи, прочитав их у Рынина. Кроме пара, надеялись на артиллерию – Жюль Верн рассказал, как из пушки запускают на Луну ядро с пассажирами. Именно Циолковский выдвинул идею ракетных поездов – многоступенчатых ракет. Но он считал, что на реализацию идеи уйдет век, а у Королева ушло двадцать пять лет. Роль Королева в истории космонавтики огромна. В моей жизни сложилось так: без Циолковского я не стал бы ракетостроителем, а без Королева – космонавтом.
Но здесь я немного забежал вперед. В девятом классе я уже читал Циолковского, мечтал о ракетах, но не знал ответа на простой вопрос: «Куда пойти учиться?». Я сунулся в Политех, где учились родители – там ракетного факультета не было. После девятого класса я самостоятельно поехал в Москву – наводить справки, где можно учиться на ракетостроителя.
Я нашел Московский Авиационный Институт (МАИ). Меня в здание института, конечно, не пустили. О секретности я представлений не имел. Я спрашиваю сторожа: – Почему не пускаете? – А что тебе надо? – Хочу знать, где изучают ракеты. А слово «ракета» было секретным. Даже через десяток лет в ОКБ-1 я в отчетах писал на птичьем языке не «ракета», а «изделие». Что мог подумать сторож? Ну, точно, шпион, только очень уж нахальный. Сторож чуть со стула не упал. Я настаиваю: Пропусти!! Он куда-то позвонил и высунул в окошко трубку. Я спрашиваю: «На каком курсе изучают ракеты?» На том конце трубка из рук падает. Так я и уехал в Ленинград, и никто мне не сказал, где учиться.
И очень хорошо, потому что вскоре я увидел в трамвае рекламу нашего ленинградского Военмеха. Все экзамены я сдал на «отлично», поскольку увлекался физикой, химией, математикой и уже в школе заглядывал в вузовские учебники. Но на факультет реактивного вооружения, который для маскировки как раз начиная с того года назывался просто «А» или «Конструкторский», меня не стали принимать. Потому что в анкете было красным карандашом обведено, что я находился в оккупации. И это несмотря на то, что в оккупации я был ребенком, и в райкоме ВКПб мне выдали справку, что с немцами я не сотрудничал. Я был комсомольцем, а тут вдруг такое недоверие…
Выпускник факультета «Реактивного вооружения» Ленинградского Военно-Механического Института. 1955 г.
Дошло до заседания у ректора. Сидели деканы факультетов, профессура. На экзаменах я хорошо себя показал, им хотелось иметь такого студента. Ректор спрашивает меня: «У нас есть другие факультеты, почему ты хочешь на „Конструкторский?“» – «Потому что там изучают ракеты.» – «Ты был в оккупации да еще и знаешь про ракеты. Откуда?» Кажется, снова за шпиона меня приняли. Отвечаю: «Да в прошлом году в трамвае висело объявление, там было указано: факультет реактивного вооружения. Сейчас названия факультетов изменились, но нетрудно понять, какой из них стал называться конструкторским!» Голоса разделились пополам. Слово было за ректором – и он меня поддержал. «Этот парень не просто псих, он целенаправленный парень!». А я рассказал комиссии, как собирал книги, как к Рынину ходил…
Меня приняли, а через полгода хотели выгнать. Начались лекции для служебного пользования. Мне не дали разрешение. Только собрались выгнать – а тут мне дали в первом (секретном!) отделе разрешение. Я говорил: «Никого не боюсь, только первый отдел боюсь».
Институт я полюбил уже потому, что там не было литературы, истории, зоологии и ботаники. Для меня наступило настоящее счастье: наконец-то я избавился от сочинений, диктантов, изложений, от тычинок и пестиков. Вы не поверите, но до сих пор мне снится страшный сон из детства: идет урок литературы, и нужно писать сочинение, а я не знаю тему – то ли «луч света в темном царстве», то ли какие-то «лишние люди». Просыпаюсь от безнадеги.
Это был институт, где можно было научиться на ракетостроителя. И я люблю свой институт, потому что у нас учили не только высочайшей математике, теоретической механике на самом высоком уровне, но нас учили работать руками. Мы отливки делали, мы слесарили, ковали, точили, строгали, сверлили. То есть выпускники института, мы действительно были инженерами широкого профиля. Может быть, даже переборщили, потому что среди наших выпускников были артисты, певцы, директор театра. Ведь наш институт был известен на весь Ленинград.
