Владимир Сухомлинов - Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания
Занятие же его я просил разрешения генерала Чернозубова исполнить так: с небольшим разъездом из трех-четырех всадников возможно быстрее пробраться в город и потребовать сдачи его во избежание якобы артиллерийского обстрела и неизбежного разрушения домов.
Не особенно охотно, но согласие на это последовало, и с трубачом и тремя казаками я довольно быстро прошел три или четыре версты от гор до города.
Большой торговый город, населенный преимущественно греками, не мог ожидать таких невиданных гостей. На улицах было большое движение, приходилось останавливаться.
Продвигались мы все медленнее и медленнее, на балконы выходили женщины, дети, за нами собиралась толпа, и мы наконец добрались до ворот в решетке, отделявшей от улицы конак в глубине небольшой площади. Там же были часовые, а также около десятка оседланных лошадей.
Часовой у ворот не только не задержал нас, но отдал нам честь. Я думаю, что он ошалел и ничего не понял.
Я направился к подъезду дома, а за казаками хлынула с улицы толпа любопытных.
Отдав лошадь казаку, я вместе с трубачом взошел по ступенькам в подъезд, в котором широкая лестница вела на второй этаж.
Здесь мы не встретили ни одной живой души, поэтому я открыл большую массивную дверь и был поражен неожиданным зрелищем: на сплошном диване вдоль стен залы сидели турки именно по-турецки, то есть не опуская ног на пол. Посредине сидел красивый турок с окладистой, черной как смоль бородой и в красной феске.
Если я был поражен неожиданностью очутиться среди городского собрания представителей враждебной страны, то и этих последних не мог не поразить русский офицер, вошедший к ним неожиданно.
Эта «живая картина» прервалась моим заявлением через переводчика, что я прибыл от начальника больших русских сил, головная колонна которых, пройдя горы, остановлена, чтобы избежать тяжелых последствий для города, если бы его пришлось брать силою.
Что мы сильнее и настроены мирно, доказывает мое появление среди них. При добровольной сдаче город будет занят только кавалерийским отрядом. За порядком мы сами будем строго наблюдать, а за фураж и продовольствие заплатим золотом.
Моя спокойная речь, а в особенности последнее заявление подействовали успокоительно. Начались благоприятные для меня разговоры, но в это время вошел командир турецкого батальона, окинул меня сердитым взглядом и обрушился на каймакама за то, что меня не арестовали и ведут какие-то переговоры. В своей резкости и несдержанности он, очевидно, пересолил, и это, в свою очередь, возмутило некоторых энергичных отцов города, которые начали возражать. Поднялся порядочный гвалт, и я попросил выслушать меня, чтобы не затягивать дела.
Из того, что мой переводчик им передал, они узнали следующее: если на мои миролюбивые условия они не согласны, я покину город; начальник отряда долго ждать не будет, начнет враждебные действия и предоставит разговаривать с ними своим «топам» (топ – по-турецки пушка), а тогда уже в покупке припасов мы нуждаться не будем и ни на какие соглашения не пойдем.
На это я потребовал немедленного ответа. Тут уже все набросились на командира батальона, к которому на помощь пришлось уже прийти мне. Я просил передать ему, что война приходит к концу и от него зависит теперь сохранение этого города в целости. Пусть его батальон сложит свое оружие в цейхгауз, поставит своих часовых. Мы введем тогда в город только отряд конницы. За порядок ручаемся и, наверное, долго оставаться здесь не будем.
В окно я видел на площади море голов и затертых в массе казаков с нашими конями. К оседланным лошадям у караульного помещения вышли всадники, как потом оказалось, из конвоя Сулеймана и удрали с площади.
Я собирался уходить, но ко мне подошел каймакам и заявил, что условия мои принимаются, и просил, чтобы все мною обещанное было выполнено.
Мы пожали друг другу руки, и я покинул зал городского совета. К моей лошади было нелегко пробраться, а когда мы сели, то еще труднее было выбраться через густую толпу на улице. Казаки собирались уже призвать на помощь свой универсальный инструмент – нагайку, но я строжайше запретил, и шаг за шагом нам удалось выйти на улицу и направиться к выходу из города.
Как только появилась возможность, мы пошли рысью, и, выйдя из города, не далее как в версте, я, к ужасу своему, увидел наш отряд, двигающийся нам навстречу. Подскакав к генералу Чернозубову, я просил остановить бригаду и доложил ему все, что произошло.
Сотни и эскадроны подтянулись, спешились, и, насколько можно, люди привели себя в порядок.
Навстречу нам показалась целая кавалькада: впереди сам начальник города, а за ним верхом разные его представители, в том числе и греческий священник. С обеих сторон последовали дружелюбные приветствия.
Когда все церемонии и формальности относительно занятия нами Гюмурджины, расквартирования и снабжения войск продуктами были окончены, колонна вступила в город.
С депутацией впереди, хором трубачей казачьего полка и пением песенников, точно у себя дома, в условиях глубокого мира, двигались мы по улицам города.
Я просил только, чтобы турецкие солдаты, аскеры, не показывались на улице, в районе нашего расположения, так же как и нашим не разрешено будет появляться в одиночку.
На все это изъявлено было согласие, даже командир турецкого батальона не протестовал, убедившись в действительно мирном нашем настроении.
Так, совершенно благополучно, наладилось дело с занятием города, но необходимо было принять меры, чтобы мы не очутились в ловушке ввиду близкого соседства с портом, где были еще сосредоточены остатки армии Сулеймана.
Не успел я сойти с коня, как ко мне подошел грек, хорошо говоривший по-французски, и предложил свои услуги. Он находился на службе в банке, а до того служил на телеграфе в Константинополе. Такой человек был мне очень на руку, поэтому, взяв двух казаков, мы сейчас же отправились на телеграфную станцию, где телеграфист энергично настукивал какую-то депешу, не обернувшись даже при нашем входе.
С греком я условился о вознаграждении за его труд, и он принял станцию, опытною рукою пересмотрев ленты.
Кроме того, на телеграфной станции поставлен был часовой и приняты меры охранения и разведки.
Разместились мы вместе с Грековым так хорошо и удобно, что после всего испытанного в походе мой сожитель находил Гюмурджину «седьмым небом». Я был «един в трех лицах» личного состава штаба отряда: начальника штаба, адъютанта по строевой части и такового же по хозяйственной. Но дел было много, поэтому наслаждаться благоденствием времени не хватало.
Непосредственное соседство с турецким батальоном, хотя и сложившим свое оружие в цейхгауз, но имевшим возможность забрать вновь свои ружья, да притом вблизи остатков армии Сулеймана, создавало для нас такое положение, в котором долго оставаться было нельзя.
