Александр Майоров - Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника
Этот способ боевых действий в Афганистане, предпринятый нами с ноября 1980 года, далекий от всяких классических рекомендаций военной науки, был вынужденным и исходил из условий далеко не классической войны в Афганистане. Для полевых командиров моджахедов и для их пешаварского руководства все это было не только неожиданным, но и (по нашим агентурным данным) поставило движение непримиримых в Афганистане в критическое состояние, вызвало переполох в руководстве движением, склоки и распри, обвинения друг друга в бездарности, трусости и даже сговоре с басурманами.
Однажды во время работы над картой генерал Черемных спросил меня:
— Как будем знакомить афганцев с нашими планами?
Я уловил подтекст вопроса Владимира Петровича.
— Разрабатывай две карты.
Он посмотрел на меня, не вполне понимая. Тогда я повторил:
— Разрабатывай две карты. Одна реальная, другая — мистификация…
— Да вы что, Александр Михайлович?
— Москва будет знать. Разрабатывай две карты. Я беру ответственность на себя.
Так мы и поступили.
Первую карту знали в полном объеме только я, Черемных, Самойленко и Бруниниекс, командующий ТуркВО Максимов и его начштаба генерал-лейтенант Кривошеев Григорий Корнеевич.
Второй карте была уготована роль «дезы». Ее предстояло показать Бабраку Кармалю, а, возможно, и оставить у него или у министра обороны. Во избежании каких бы то ни было оплошностей, либо недоразумений и для сохранения в строжайшей тайне моего решения о «двух картах» я приказал Черемных знакомить посла, представителя КГБ и представителя ЦК КПСС с фальшивой картой.
Конечно, взял я тогда огромный грех на душу, но ради единственной цели — сохранить наш замысел в строжайшей тайне, чтобы уберечь как можно больше жизней наших и афганских воинов. Я беспредельно верил в порядочность Черемных, Самойленко, Бруниниекса, знавших об этой тайне. И, конечно, верил Максимову и Кривошееву.
Вскоре мы доложили Бабраку, что разработка предстоявшей войсковой операции завершена, и я готов познакомить его с содержанием нашего плана. Вместе с Черемных я прибыл во дворец. Бабрак встречал нас, как обычно, в присутствии товарища О.
— Реально ли выполнение поставленных задач? — спросил меня глава государства.
— Реально.
— Хорошо. Оставьте эту карту у Рафи и скажите, что мне уже доложено, — четко перевел переводчик слова главы государства.
— С планом операций, с этой картой мы познакомим посла Советского Союза, представителя КГБ и представителя ЦК, — поставил я в известность Бабрака Кармаля.
— Особенно представителя Юрия Владимировича, — и Бабрак почти угодливо посмотрел на товарища О.
За воротами дворца Черемных ухмыльнулся:
— Верно мы поступили. Карта будет храниться в столе Рафи. Кабинет у него охраняется СГИ… А та охрана — продажная шкура, — и добавил: — Так и мы же не лыком шиты!
Вспоминать этот эпизод мне сейчас крайне неприятно. Но что было, то было. Это лишь один из тех многих примеров, которые коробят меня и заставляют думать о той войне как о деянии, во многом постыдном и позорном.
Надо было лететь в Москву на доклад и согласование. Связался с Огарковым. Решили, что полечу вместе с Черемных, уж больно ответственное дело: первый доклад.
— Прилетайте оба. Возьмите с собой в Ташкенте начальника штаба ТуркВО, — добавил Огарков.
Это было 5–7 октября 1980 года.
В Москве Огаркову в основном докладывал я — в таком деле надо брать всю ответственность на себя.
Начальник Генерального штаба Николай Васильевич Огарков слушал внимательно в течение полутора-двух часов. Потом, ничего не сказав, повел нас с Черемных и Кривошеевым к министру обороны. В кабинете Устинова находились Соколов и Ахромеев.
Устинов встретил приветливо.
— Ну что? Как идут дела? Как успехи? Скоро ли будет у нас шестнадцатая союзная республика?
Николай Васильевич, чтобы приблизить разговор к делу, сказал, что я готов доложить план операции на ноябрь месяц по разгрому главных сил моджахедов и подготовке 40-й армии и ВС ДРА к зимнему периоду.
И вот третий час стоим в кабинете Устинова около огромного прямоугольного стола. На столе разложена топографическая карта масштаба 1:200 ООО. На карте заголовок «План боевых действий войск 40-й армии и афганской армии на ноябрь 1980 г.». У стола стоит Устинов, рядом с ним, справа от него, я. Напротив нас — Огарков, Соколов, Ахромеев, Кривошеев, Черемных. Они видят карту «вверх ногами».
Мой доклад прошел гладко.
Устинов слушал и курил сигарету за сигаретой. Легкий сизый дымок стоял над столом. Мы обсуждали политическую ситуацию в стране, возможные наши дипломатические ходы, экономическую жизнь ДРА, национально-племенные проблемы, охрану границ, состояние тыла ВС ДРА. Устинов любил, когда присутствующие активно и дружно обсуждали под его руководством проблемы войны, очевидно, этим компенсируя свой недостаток знаний военного дела и искусства ведения боев и операций. И все курил и курил. Министр обороны спрашивал об обеспечении частей 40-й армии горючим, боеприпасами, о том, как действуют танки в горах. Спросил и о здоровье товарища Бабрака Кармаля. А вслед за этим и о здоровье товарища Спольникова (представителя КГБ в Афганистане).
— А изучал ли эту карту товарищ О? — вдруг спросил Устинов.
Вот тут-то я впервые и почувствовал всю меру ответственности за рискованную комбинацию с «двумя картами» и возможные последствия для себя и сотоварищей, участвовавших в создании этих «двух карт». Назревала драма, а, возможно, и громкий скандал. Врать я не научился и не умел. А правду доложить Устинову не мог — он, я был уверен, не поймет и все и всех загубит. Но, как обычно в такой обстановке, выручил нас самый младший по званию и должности.
— Товарищ министр обороны! — не в меру громко отчеканил Черемных, — товарищ О. присутствовал у Бабрака Кармаля, когда Главный военный советник докладывал о задачах 40-й армии и ВС ДРА на ноябрь месяц 1980 года.
О двух картах Черемных, конечно же, умолчал.
— Ладно, — буркнул Устинов, — а товарищ Спольников, — не унимался Устинов, — участвовал в разработке этого плана?
Устинов явно решил наотмашь бить по самолюбию кадровых военных, уделяя весьма подчеркнутое внимание представителям ведомства Ю. В.
— Я спрашиваю: Спольников участвовал в работе или нет? — грубо рявкнул сталинский нарком.
Лицо Огаркова вытянулось, Соколов невозмутимо молчал, остальные притихли.
— А? — громко и тяжело закашлял Устинов.
— Дмитрий Федорович, обо всем и в полном объеме м доложим Юрию Владимировичу, — твердо и уверенно пытался подытожить этот неприятный для нас разговор Огарков. И продолжил:
