Владимир Звездин - Замечательная жизнь людей
Пришел из гостей, читаю, нет в нем меня и «не выкати кати».
– Меня, – говорю, – впишите, а его почему здесь нет?
– Так он в законе.
Подхожу к нему.
– Ты серьезно?
– Да вы что, ребята, просто не знал про список.
Парни его погнали помогать мыть пол. Умельцы для пользы дела решили нагреть воду. Вывернули лампочку, приспособили патрон, для самодельного, кипятильника. На стол поставили тумбочку, на нее табурет, на него бачок с водой. Наш испорченный блатной решил проверить, нагрелась ли вода. И умудрился всю эту пирамиду уронить на себя. Хохол высказался по этому поводу.
– Смеху было, як батька вмер, уси нажралысь, в корманы понапыхалы.
Побег
Запомнился мне парень лет двадцати пяти. Сидел на верхнем ярусе нар, не обращая ни на кого внимания, пел не громко, явно для себя, песню: «Говорят все, что я некрасивая, так зачем же ты ходишь за мной и в осеннюю пору дождливую провожаешь с работы домой?» Пел как будто хотел обратить на себя внимание. И вдруг на следующей день, завладев самосвалом зазевавшегося водителя, рванул, сшибая шлагбаум и ворота, помчался в сторону шоссе, ведущего в город. Менты подняли вдогонку беспорядочную стрельбу. Место пустое, степь, все, как на ладони.
Обсуждая это происшествие, мы не могли понять его поступка, на что он рассчитывал. Явное самоубийство. Но могла сыграть главную роль наступающая весна.
Вернулись с работы, глядь – он так же, как вчера, сидит на тех же нарах. Только что не поет и весь какой-то помятый и без передних зубов. Молчит. Никто его не беспокоил, с расспросами не приставали – чего лезть человеку в душу? А на следующий день, пока мы были на работе, он куда-то исчез. Решили, что доставляли его нам в назидание. А может, девать его было некуда – изолятора у нас нет.
И когда совсем потеплело, перевели меня в зону общего режима. Зона была просто огромная.
Меня назначили шнырем (дневальным). Самая низкая ступень лагерных придурков. Все теплые места в зоне занимались по блату, как на свободе. Моя обязанность была смотреть за порядком, чтобы заправляли постели, чисто было в тумбочках, основное – мыть пол. Меня это устраивало. После кувалды и лома это был курорт. Все ушли пахать, я свою работу закончил и балдею на лужайке. Даже не заметил, как подсел ко мне чеченец. Это в зоне была знаменитая личность, о нем ходили страшные легенды. Он перерезал уйму народа на свободе и здесь умудрился не меньше. Сроков ему навешали столько – так долго не живут даже черепахи. В глаза ему было страшно смотреть. По ним видно, что он видит тебя насквозь и, кажется, читает твои мысли. Он заметил мое замешательство, улыбнулся и заговорил на кавказский манер, вставляя любимое слово «дорогой».
Рассказывал про свою безмятежную жизнь на воле, как попал сюда, что сидит уже пятнадцать лет и убивал исключительно только нехороших людей. И понимает, навряд ли он освободится. Вешал он мне это все не один день. Я уже сделал для себя вывод, что не очень плохой этот человек. И ему повезло, что в то время расстрел был отменен. И хотя самый большой срок был двадцать пять лет, но за лагерные грехи добавляли без проблем. Официально пожизненных сроков не было, а то, что некоторые умирали, не досидев, так это их проблемы. Он был одинок, все его боялись Он не примыкал ни к каким группам и мастям. Смело заходил в любые зоны и никто его не трогал. И вот однажды после очередной сердечной беседы и заверений его расположения ко мне, взяв с меня клятву, что все им сказанное останется между нами, открыл мне свой план и мое участие в нем.
Там, куда Макар телят не гонял
Неожиданно ко мне на свидание приехал в Омск отец. Как он узнал про меня, не знаю до сих пор. Не виделись мы, как оставили его в Киргизии, лет восемь-девять. Живет он уже в Свердловске с новой семьей. Приехал он неожиданно – у нас не было переписки с ним. А вскоре после его отъезда я ушел на этап в Пермскую область, в г. Соликамск.
Начальный мой визит в те края был севернее, в Ныроблаг, одно из подразделений ГУЛАГа. В этот раз оказался Усольлаг.
Дорога до Соликамска не запомнилась вообще. В памяти всплывает сразу лагерь. Четыре жилых барака. Рядом поселок, лес в округе еще не вырублен. Недалеко проходит узкоколейка. Окружающая картина очень радует глаз. В красках чувствуется наступление осени. А возле столовой не ящики с ржавой килькой, как в Омске, а бочки с тухлой кетой и треской, вонь от которых чувствуется за километры на подходе к зоне. Постоянный юго-западный и западный ветры, слава богу, уносят все эти одеколоны в тайгу.
Среди прибывших с того большого этапа нас было только трое. Мы так и держались своей компанией, но моим компаньоном был Эдик. Здесь мы познакомились с земляком. Это был Вовка Репин, немногим старше нас, но шустрый не по годам. Весельчак, отличный картежник, даже можно сказать, шулер. Вокруг него, как прилипалы, крутились человек десять, дармоедов-блюдолизов, которых он кормил и даже поил.
Однажды я пришел в их компанию от нечего делать. Он собирался с кем-то играть и ждал прихода игрока. Это событие всегда вызывало интерес, народ валил, как на премьеру. При игре болельщики сторон в ситуацию не лезли. Мухлевали «честно», а если вякнет кто со стороны, схлопочет неприятности.
Увидал меня:
– Земляк, пока я играю, сходи в тот барак, в третьей секции у дальней стены стоят две тумбочки. В левой найдешь потайной гвоздик. Откроешь дверцу, и все, что там есть, все скушай.
Проделав все это, я открыл дверцу и обалдел: там полная тумбочка полукопченой колбасы. Но поразило меня не содержимое тумбочки, а то, что Вовка здесь не жил, тумбочка же находится в секции у вечно голодных «мироедов» (так зовут тех, которые работают только за пайку), но никто даже близко не подходит к ней. Пока я наедался, со всех сторон пялились на меня голодными глазами. Сказать честно, было как-то неуютно.
Как-то на кону появился костюм моряка, комплект: фланелька, тельняшка и брюки клеш. Размер прямо на меня. Вовка давай за ним охотиться. Гонялся за ним по всей зоне и все-таки выиграл и притащил его мне. Я его давай носить, чем вызывал неудовольствие играющей публики – всем хотелось его выиграть, а я не играю.
Играли в карты, как правило, по ночам. Однажды нашла коса на камень. Проиграл он все, что мог. Ночью будит меня. Я врубиться не могу. Что такое? Это Вова: «Давай морскую робу, проиграл я ее». Пришлось отдать. И так не один раз – заберет, принесет.
Когда я сам стал зарабатывать, были случаи, что прикупив с получки необходимое из продуктов, оставшиеся деньги в трудную для него минуту отдавал ему на раскрутку. Со стороны это было трудно понять. Я не обращал внимания на укоры – подкупил он меня своим добрым, отзывчивым характером и бескорыстностью. И я считал себя ему обязанным.
Новый 1957 год
Начальником лагеря был капитан Иващенко, не хищный нормальный мужик, фронтовик. Было заведено, что каждый по своему желанию выбирает бригаду, где он хочет работать. Как в любой советской конторе, были развешаны показатели всех бригад. Особо выделялась первая бригада. Процент выработки был запредельный. О их заработке ходили легенды. Все хотели работать только в этой бригаде. И мы с Эдиком не исключение. Но нас остановили бывалые ребята: поступить в бригаду не отказывают никому, но больше трех дней выдержать их темпа работы там никто не может.
В бригаде до тридцати человек. Трактора КТ-12, газогенераторные, электропилы КП-5. Они за смену валят, обрабатывают на эстакаде длинномер четырех и шести метров, по 70–80 кубометров колют и дрова складывают в штабеля по 40–50 кубометров. Короче, ежедневно на выходе у них 110–120 кубов. На их выполнении держится лагпункт. Ими хвалятся, их показывают, как редкого вида обезьян. Правда, за это они при условии выплаты государству пятидесяти процентов за питание, за робу, охрану получают оставшуюся часть зарплаты, которая составляет две-три тысячи рублей. Я на свободе получал 800–900 руб. Кроме этого, начислялись зачеты – день к трем. И мы решили не геройствовать, пойти в «мироеды».
Там, чтобы получить положенную пайку, нужно всей бригадой заготовить всего один куб. Есть разница? И с таким сроком лучше просидеть на параше – горба не наживешь. Вот мы с Эдуардом и пошли «груши околачивать».
Между прочим, он классно играл на гитаре. Начал учить меня. К Новому году у нас был готовый дуэт. Репин Вовка в карты выиграл море посылок. Пригласил нас, как музыкантов. Расстелили на полу ковры с лебедями и русалками. «Стол» ломился. И чего там только не было. И восточные сладости, и буржуйские деликатесы, и плов (правда, из собаки). Водка была зарыта на улице в снегу. И когда вохра (военизированная охрана) во главе с начальником заскочила в секцию, у нас, хоть мы и были «под мухой», все было пристойно, не придраться. Одну гитару мы переделали на гавайскую и в четыре гитары наяривали так, я в том числе, что начальники остолбенели. Хотели было сразу нас разогнать, но все мужики, которые не участвовали в пирушке, а лишь лицезрели, подняли хай и выторговали нам продолжение праздника еще на два часа. Если в прошлом году я встречал Новый год голодный и примерзший в прямом смысле к стенке, то сейчас, как говорят в Одессе, «это было что-то».
