Мария Дегтярева - Бессильно зло, мы вечны, с нами Бог. Жизнь и подвиг православных христиан. Россия. XX век
Верховный главнокомандующий русской армии Государь Император Николай Александрович и ефрейтор русской армии Цесаревич Алексей Николаевич
Проба солдатской каши. Октябрь 1915 г.
Вот как встретили известие о начале войны члены Царской семьи: «Ее Величество, обеспокоенная долгим отсутствием мужа, попросила Татьяну Николаевну позвать отца, и в тот же момент он вошел. Он был бледен и сразу же сообщил им об объявлении войны. Несмотря на все усилия, голос выдавал его волнение. Услышав ужасное известие, Царица заплакала, а за нею – и дочери».[30]
Лазарет – не забава
Белые стены, выкрашенные масляной краской, желтоватые квадратики плитки на полу, привычный холодок операционной. Склонившаяся над раненым женщина. Сутуловатая, крупной конституции, с сильными и отнюдь не женственными руками. На голове – белая шапочка с красным крестом, напоминающая острым конусом шлем воина. Через марлевую повязку резковато и властно доносятся отрывистые слова: «Пинцет… Тампон… Йод…» Здесь только она полновластная хозяйка, она отвечает за все. Княжна Гедройц – главный врач дворцового лазарета в Царском Селе.
Внимательно следя за ее движениями, повинуясь каждому ее слову и образуя с ней единое целое, ассистируют: Государыня Александра Федоровна и две старшие Великие княжны – Ольга и Татьяна Романовы. Им нельзя отвлечься ни на секунду, замешкаться или допустить неловкость. Обстановка здесь не светская, и больше всего они боятся не оправдать доверие, оказаться бесполезными там, куда были допущены строгим хирургом, довольно скептически настроенным в отношении их участия. Условия оговорены заранее: беспрекословное послушание, соблюдение внутреннего режима и неопустительное посещение лекций и практических занятий по хирургии и послеоперационной реабилитации.
Здесь нет работы «особой» для лиц «их положения», и Государыне приходится время от времени подхватывать и уносить ампутированные конечности, обломки гнилых костей, окровавленные осколки от шрапнели. Каплями крови, гноем, мокротой забрызганы рукава и фартуки. Одна-две операции в день, и все тяжелые, не считая перевязок. Обычная брезгливость «задушена» еще в первые дни. Они давно не обращают внимания на тяжелый запах и ни единым движением не выдают испуга при виде страшных ран. Офицеры и солдаты встречают спокойный и участливый взгляд. Некоторые лишь спустя продолжительное время узнают в них Царицу и Великих княжон: «Как, почему они здесь?» Мягкое ободряющее пожатие руки – и все это становится уже неважно, рядом с ними настоящие сестры милосердия, умелые, расторопные и искренне желающие помочь.
После перевязок княжны направляются «к своим», в те палаты, где лежат их постоянные подопечные. Вечером их ждут занятия с Верой Игнатьевной Гедройц, а утром надо еще успеть заехать к «Знамению»,[31] помолиться, поставить свечи за тяжелых больных.
Только к ночи им удается передохнуть, собраться с мыслями, и тогда впечатления минувшего дня ложатся строками в дневниковые тетради.
Из дневника Татьяны Николаевны1914 год
Суббота, 13 сентября
«…Сегодня была на двух операциях моего вчерашнего Гирсенока, ему разрезали ногу и вынимали куски раздробленной кости, и потом Ольгиному Огурцову из кисти правой руки то же самое. Потом сидели в 3-й палате. Заходили к остальным».[32]
26 сентября
«Утром был урок. В 9.45 приехал Папа душка, жив, здоров и весел. Слава Богу!.. Перевя зы вала: Константинов 111-го Донского полка, Скутин 109-го Волжского, Бобылкин 286-го Кирсановского. Потом приехала Мама и перевязывала офицеров. Была на перевязках Маламы, Эллиса и Побаевского…»[33]
Из дневника Ольги Николаевны6 октября
«Знамение», перевязка. У меня Микертумов 16-го гренадерского Мингрельского полка, ранен в руку. Гайнулин 4-го стрелкового Кавказского полка, тоже в руку. Лютенко 202-го Гурийского полка, резали грудь. Кусок кости вынули под хлороформом. Татьяниному Арутинову 1-го стрелкового Кавказского полка вынули из щеки-шеи шрапнель, вышедшую через левый глаз…»[34]
Княжнам нет и двадцати. И так изо дня в день на протяжении трех лет. Имена новоприбывших, описание ранений, записи об операциях и перевязках. То, на что невольно обращаешь внимание прежде всего, – присущее обеим княжнам чувство ответственности за каждого солдата и офицера, доверенного им врачами. Предметом личных дневников, то есть делом личным, становятся данные о температуре пациентов, об изменении их самочувствия, о первых признаках улучшения и, наконец, о выздоровлении и выписке.
А какое количество имен! Иедигаров, Малама, Карангозов, Гординский, Кобылин и Гуманюк, Емельянов, Цапунов, Вартанов, Малыгин, Таубе, Мейер, Иванов, Силаев и Шах-Багов… Десятки, сотни… И для каждого находится доброе слово. Уже после возвращения офицеров на фронт известий о них в Царской семье ждали так же, как и о родственниках, мобилизованных в годы Первой мировой.
И такая искренняя забота о раненых была оценена по достоинству. Обычно сдержанная на похвалы княжна Гедройц, не выносившая поверхностного участия и скрытого самолюбования у медперсонала, по прошествии нескольких месяцев призналась Александре Федоровне, что не ожидала встретить с их стороны такой добросовестности, и благодарила за это.
Похвала со стороны строгой Веры Игнатьевны заставила всех троих быть еще внимательнее, чем обычно. «Это ведь не забава, – писала Государыня мужу на фронт. – Мы теперь вдвойне чувствуем всю ответственность всего этого и испытываем потребность дать все, что только можно, всем бедным раненым».[35]
Бывали и случаи забавные. Как-то во время посещения царскосельского лазарета Николаем Александровичем один из младших чинов, поощрительно отозвавшись о работе сестер милосердия, посетовал на то, что по занятости они иногда забывают об исполнении просьб: дал на днях деньги на папиросы одной молоденькой, а та до сих пор не принесла обещанного. Государь попросил указать «виновницу». «Вон, что там стоит, веселенькая такая… курносенькая», – был ответ, и офицер кивнул в сторону Ольги Николаевны. «Ольга, что же ты поручения не исполняешь? Папиросы обещала принести и забыла?»[36] – мягко укорил отец Великую княжну.
Выдержав экзамены, Александра Федоровна и ее дочери получили красные кресты и аттестаты на звание сестры милосердия. Но самое важное было сокрыто от посторонних глаз. Работа научила их бережному обращению с больными, позволила приобрести практические навыки, послужила уроком самодисциплины. Все это приобретет особое значение в годы революции. В период ссылки, когда Николая Александровича переведут из Тобольска в Екатеринбург и Александре Федоровне придется сделать мучительный выбор между долгом жены и обязанностями матери, она сможет оставить сына на попечении старших дочерей и следовать за мужем.
Сидели мило, уютно…
По-домашнему тикали часы в лиловой гостиной, вечерами все четверо устраивались возле матери и принимались за рукоделие, как и тысячи женщин по всей России. Вязали для солдат носки, шарфы, одеяла. Даже младшая, непоседливая Анастасия, подписывавшая письма «Настаська. Швыбзик» и ни при каких обстоятельствах не желавшая быть серьезной, склонялась над вязанием и деловито участвовала в формировании посылок.
Свидетельство об окончании курсов сестер милосердия, выданное Великой княжне Ольге Николаевне
Условия военного времени накладывали ограничения на привычный уклад жизни, но женская часть семьи Романовых научилась радоваться самым простым вещам: здоровью Алексея, возвращениям отца с фронта, возможности вот так уютно провести вечер, посидеть в палатах своих «подшефных», где в нарушение всех правил этикета можно было поговорить «по душам» с ранеными, помочь им написать письма, немного пошутить с теми, которые шли на поправку. Целым событием были и незапланированные чаепития с участием старых знакомых. Некоторых из них, делая скидку на особые обстоятельства, Александра Федоровна приглашала во дворец, так сказать, запросто, т. е. неофициально, зная, сколько радости доставят детям подобные визиты.
Благодаря таким послаблениям, отступлениям от этикета царевны приобрели нечто очень важное. Они понемногу учились отличать истинное от подложного, дружбу, сердечность – от лести.
Довольно однообразная, но необходимая работа – прием пожертвований на нужды фронта в комитете под главенством Ольги Николаевны. Какой соблазн запечатлеть обеих княжон за этим благородным занятием! Однако усилия непрошеного «ревнителя» получают не самую высокую оценку у Татьяны Николаевны: «…какой-то фотограф хотел нас там снять, но так как было уже темновато, то он сделал это при магнии, и был маленький выстрел, и так всю комнату обдало вонючим дымом, и мы чуть не задохнулись. Всем, конечно, пришлось уйти, тем и кончилось. Хе-хе!»[37]
