Николай Мельников - Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников
Иван Бунин – Марку Алданову, 3 сентября 1945
<…> Перечитываю некоторые старые книжки «Современных записок». Сколько интересного! Но сколько чудовищного! Напр., «Дар» Сирина! Местами Ипполит из «Войны и мира»! <…>
Эдмунд Уилсон – Кристиану Госсу, 12 февраля 1946
Дорогой Кристиан!
Кажется, я уже рассказывал тебе два или три года тому назад о моем друге Владимире Набокове. Он славный малый, поэт и романист, сочиняющий на русском и английском, а еще специалист по бабочкам, пишущий на энтомологические темы. Живет он в Кембридже; часть недели работает в отделе бабочек Музея Пибоди, другую – в Уэллсли Колледж, где преподает русский язык, за что получает 2000$ (за первую работу еще меньше). Поскольку ему трудно содержать семью, он ищет чего-нибудь получше. Он сообщил мне, что до него дошли слухи об открывшейся в Принстоне вакансии преподавателя русского языка и литературы, и спросил, знаю ли я что-нибудь об этом. Мне бы очень хотелось, чтобы он устроился на хорошее место. Со времени прибытия в Соединенные Штаты он стал одним из моих близких друзей, и я чрезвычайно высокого мнения о его дарованиях. Говорят, он превосходный преподаватель и лектор. Думаю, в некоторых учебных заведениях сделать карьеру ему мешали политические взгляды. Он сын того Набокова, который в Думе был лидером кадетов (конституционных демократов) и считался bêtes noires38 Ленина. Кадеты были либералами, желавшими установить конституционную монархию по английской модели, и были в равной степени проклятием для большевиков и реакционеров. Набоков-старший был застрелен в Германии – на вечере, во время которого черносотенцы, мстившие за революцию, пытались убить Милюкова. Таким образом, Владимир одновременно и антисоветчик, и антимонархист. Учился он в Англии, в Кембридже. <…>
Иван Бунин – Марку Алданову, 14–15 февраля 1946
<…> Перечитываю кое-какие разрозненные книжки «Современных записок» – между прочим, с большим удовольствием «Начало конца». И дикий, развратный «Дар», ругаясь матерно.
Эдмунд Уилсон – Элен Мучник, 24 сентября 1946
<…> Похоже, Госдеп пытается завязать контакты с В. Набоковым для того, чтобы предоставить ему место на русском радиовещании. Надеюсь, это получится, насколько я знаю, платят там хорошо, – хотя мне трудно вообразить, что он подавит свою склонность к извращенному юмору, из-за которого у него порой случаются неприятности. <…>
Эдмунд Уилсон – Елене Торнтон, 4 октября 1946
<…> Я мило провел время в Кембридже. Зазвал Набоковых на ужин в отеле, а после мы пошли к Левиным. Вера удивительно относится к Володе: пишет за него лекции, перепечатывает рукописи и ведает всеми его издательскими делами. И еще поддакивает ему во всем, так что в конце концов мне делается даже неловко, хотя самого Набокова все это чрезвычайно устраивает. Она запрещает своему четырнадцатилетнему сыну читать «Тома Сойера», поскольку считает, что книга безнравственна, дает пример плохого поведения и внушает мальчикам мысль, что даже в слишком юном возрасте можно проявлять интерес к маленьким девочкам. Вчера днем я пришел проведать их, и у нас была неизбежная беседа о Толстом и Достоевском, которого они презирают. <…>
Иван Бунин – Борису Зайцеву, 10 октября 1946
<…> Милый друг, был у меня Бахрах с твоей книгой «Современных записок». <…> Прочитал – столько огорчений! Сколько истинно ужасных стихов! До чего отвратительна всячески Цветаева! Какой мошенник и словоблуд (часто просто косноязычный) Сирин («Фиала»)! Чего стоит эта одна пошлость – «Фиала»!
Эдмунд Уилсон – Элен Мучник, 6 марта 1947
<…> Я разочарован новым романом Володи Набокова и именно по этой причине не буду его рецензировать. Любопытно, что ты о нем скажешь? <…>
Моррис Бишоп – Бланш Кнопф, 16 августа 1947
<…> Между прочим, я занят поиском профессора русской литературы. Мне нужен человек, который своим творческим отношением к литературе засосет студентов в аудитории. У нас и без того много составителей примечаний; уж коли литература состязается с наукой, она должна быть подана как способ жизнестроительства и проявления человеческой мудрости. Единственный, о ком я думаю, – Владимир Набоков. <…>
Эдмунд Уилсон – Кэтрин Уайт, 12 ноября 1947
Дорогая Кэтрин: я прочитал рассказы Набокова и считаю, что оба они превосходны. Нельзя заменить ни слова. Из того, что ты говорила мне о «Знаках и символах», я ждал чего-то вроде самых омерзительных сочинений французских натуралистов; но в набоковском рассказе подробности – самого обыденного толка. Суть в том, что родители парня тоже разделяют идею «соответствий», и без этих деталей рассказ теряет смысл. Ума не приложу, как кто-то может не понять рассказ, подобно вашим редакторам, или возражать против отдельных подробностей; а тот факт, что по их поводу возникли сомнения, наводит на мысль о поистине тревожном состоянии редакторского ступора. Если редакция «Нью-Йоркера» будет утверждать, что рассказ написан как пародия, я рассержусь точно так же, как, по твоим словам, рассердился Набоков (удивляюсь, что он до сих пор никого не вызвал на дуэль); и каждый раз, получая корректуру моих статей, хоть я и обязан воспринимать смехотворные редакторские замечания всерьез, я, сам когда-то работавший редактором, не буду уверен, появились ли они в результате прочтения такого количества рукописей, что редакторы уже не способны были внимательно прочесть написанное.
Однако, кроме этого, встает вопрос о всей художественной прозе «Нью-Йоркера», про которую я слышал жалоб больше, чем о чем-то другом в журнале. Ужасно, что рассказ Набокова, такой тонкий и ясный, в глазах редакторов «Нью-Йоркера» превратился в заумный психиатрический опус. (Как могут они заявлять о том, что рассказ грешит литературщиной?) Он может показаться таким по сравнению с теми бессмысленными и пустоватыми анекдотами, которые выходят из-под механического пресса «Нью-Йоркера» и о которых читатель забывает две минуты спустя после прочтения. <…>
Пишу обо всем этом так подробно для того, чтобы ты могла показать письмо всем, кто отвергает набоковский рассказ, и использовала его в своей антиредакторской кампании.
Только что прочел очерк «Мое английское образование»; по-моему, он идеально подходит «Нью-Йоркеру». Не могу вообразить, какие у тебя могут возникнуть сомнения на его счет. Он нигде не дает для них повода, это всего лишь воспоминания, ничем не отличающиеся от воспоминаний о детстве Менкена, которые печатались в «Нью-Йоркере» из номера в номер. Насколько я могу понять твои намеки, проблема здесь в манере письма; я сам не уверен, что означает слово «raiser»39 в четвертой строке на пятой странице, но во всем остальном я не вижу ничего, что может вызвать возражение. И если уж я завелся, хочу в связи с этим продолжить и выразить протест против того, как в «Нью-Йоркере» понимают стиль. Редакторы настолько боятся чего-то необычного, неожиданного, что скоро получат премию за банальность и отсутствие вкуса. <…>
Эдмунд Уилсон
Из дневника Александра Гладкова, 18 февраля 1948
<…> Читаю Сирина «Подвиг». Хорошо! Как художник Сирин сильнее всех зарубежников и должен быть поставлен прямо вслед за Буниным. «Защита Лужина» – книга с проблесками гениальности. <…>
Проза Сирина действует на меня возбуждающе – хочется писать самому. Это третий роман С., который я читаю, а впереди еще пять (в журналах). <…>
Эдмунд Уилсон – Элен Мучник, 11 мая 1948
<…> Знаешь ли ты, что Владимир Набоков будет преподавать русский язык в Корнеле? Они [Владимир и Вера Набоковы] безмерно рады, так как это означает хорошую зарплату, к тому же это единственный университет, где ведется серьезная работа по изучению бабочек. <…>
Эдмунд Уилсон – Кэтрин Уайт, 12 ноября 1948
<…> Рад, что у Володи все хорошо. Он написал мне, что новое место работы устраивает его гораздо больше, чем Уэллсли. Между прочим, когда я показал ему первое из моих стихотворений-палиндромов, он тут же написал по-русски четверостишие, в котором каждая строка читается одинаково в обоих направлениях. Вся эта тенденция писать стихи задом наперед, наверное, один из симптомов конца цивилизации. <…>
Роман Гринберг – Эдмунду Уилсону, 19 ноября 1948
<…> Я слышал от Володи, что он очень счастлив в Итаке и этот переезд был для них мудрым решением. Ты, наверное, помнишь о своих страхах за его здоровье прошлой весной. Признаться, я не воспринимал все это всерьез, как он ни хотел нас в этом уверить, потому что знаю – он ипохондрик. Скорее всего, я поеду навестить его в конце этого месяца или чуть позже и потом расскажу тебе подробнее, какими я их нашел. <…>
