Борис Стадничук - Сократ: учитель, философ, воин
Непосредственным обвинителем Сократа был некий Мелет, о котором мы никогда ничего не узнали бы, если бы он не привлек к суду Учителя. Но сам Сократ считал, что за всем этим делом стоит все тот же «кожевенный король» Анит, некогда заказавший Аристофану антисократовский фарс «Облака». К тому времени Анит стал политиком популистского толка. Ксенофонт и Платон не дают комментариев по поводу того, что вызвало в Аните прошедшую испытание временем и в полном смысле смертельную злобу. Есть версия – она, правда, известна из сочинений Либания[10], написанных спустя 700 лет, – что сыновья Анита тоже учились у Сократа и вроде бы Анит был всем доволен, пока не узнал, что Сократ в разговорах с его сыновьями называет его кожевенником. По версии Либания, Сократ просто-напросто констатировал факт, но Анит почему-то очень обиделся. Возможно, к тому времени он уже не занимался непосредственно этим слишком уж «простецким» ремеслом, передал процветающее предприятие в руки помощников, а сам полностью переключился на политику? Если верить Либанию, он попросил Сократа больше так его не называть. Словом, проявил снобизм. А Сократ, как мы знаем, не терпел слабостей ни в себе, ни в окружающих и, скорее всего, отказался, да еще стал всячески вышучивать Анита за нелепое высокомерие. Возможно, у обвинения в «развращении юношества», так же как и у старой (ко времени суда) комедии Аристофана, уши растут именно из этого эпизода.
Не исключены, конечно, и другие личные причины, нам неизвестные. Но точно так же не исключено, что Анитом, помимо личных, двигали мотивы патриотические. Он действительно мог считать Сократа угрозой для государства. А почему? Сейчас узнаем.
Развратитель юношества
Обвинение, предъявленное Сократу, если отбросить обычное для таких заключений любой эпохи пустословие, состоит из двух главных пунктов. Во-первых, Сократ – безбожник: он издевается над отеческой религией, отрицает традиционные представления о богах и природных стихиях и силах как проявлениях божественной воли. Во-вторых, проповедуя свое безбожие, он развращает юношество, внушая ему антипатриотические, антисоциальные, антирелигиозные мысли.
Слово «развратитель» в русском языке имеет много значений и оттенков. На ум первым приходит то из них, о котором мы уже говорили («деликатный вопрос»). Сохраненный Платоном рассказ Алкивиада, который сам-то как раз и был настоящим развратителем, причем, как явствует из его рассказа, не только юношества, но и людей пожилых, снимает в этом отношении с Сократа всякие подозрения. Да и из обвинения следует, что его авторы и заказчики имеют в виду развращение не столько физиологическое или даже нравственное, сколько интеллектуальное. Алкивиад, как мы знаем, хотел научиться у Сократа правильно вести спор и убеждать людей в своей правоте. Когда ему показалось, что он овладел этим искусством, он перестал брать у Сократа уроки. Видимо, примерно к этому времени относится рассказ (сохраненный на сей раз уже Ксенофонтом[11]) о беседе Алкивиада с его дядей Периклом, который после очередной проказы племянника попытался убедить его в том, что законы надо уважать и соблюдать.
Эта попытка великого государственного деятеля промыть мозги племяннику закончилась полным провалом. Племянник доказал, что не зря занимался с Сократом (независимо от того, платил или не платил за это деньги). Прежде всего Алкивиад переводит разговор с частного случая – своего проступка – на общий принцип и просит Перикла объяснить, что такое законы и почему их вообще надо соблюдать. И Перикл совершает обычную в таких случаях ошибку умных людей. Вместо того чтобы прикрикнуть на племянника, дать ему подзатыльник, велеть не умничать, а молчать и делать, что старшие велят, он начинает объяснять Алкивиаду, что такое законы. При этом он не пытается прибегнуть к другой распространенной уловке и приписать законам божественное происхождение. Он честно называет их источником человеческое общество, социум, а точнее, будучи демократом, не все общество, а большинство избирателей. Ответный ход юного демагога предугадать несложно. Он без труда на конкретных примерах доказывает дяде, что законы могут быть как плохими, так и хорошими, в зависимости от обстоятельств, в которых они принимались. А стоит ли уважать плохие законы на том единственном основании, что за них проголосовало большинство? (Под большинством, которое Алкивиад – а судя по контексту разговора, и его дядя – глубоко презирает, имеется в виду, конечно, простонародье.) Тем более, как насмешливо напоминает Периклу Алкивиад, законы большинству часто диктует тиран, с чем дядя тоже вынужден согласиться. А умное и справедливое меньшинство никто, как правило, не спрашивает, нравится ли ему новый закон. Зато с него строго спрашивают за неисполнение. В результате дискуссии каждый остается при своем. Перикл – в убеждении, что даже плохие законы лучше беззакония, а Алкивиад – в уверенности, что законы стоит соблюдать, только если это выгодно, а если выгодно их нарушать – то пожалуйста. И мы вскоре увидим, что именно так он и прожил свою жизнь.
Некоторые современные исследователи, чтобы снять с Сократа ответственность за слова и поступки его ученика, утверждают, что Алкивиад использует приемы софистов. Но те просто играли словами, смешивали общие и частные понятия. И этим запутывали и сбивали с толку простодушных слушателей. Софистические приемы использует и герой аристофановских «Облаков» Фидиппид. Но доводы Алкивиада скроены покрепче простой софистической игры слов. За ними стоит железная логика, которой Периклу, как выясняется, противопоставить нечего. И этой железной логике в тогдашних Афинах Алкивиад мог научиться только у одного человека: у Сократа.
Скрытое обвинение – Алкивиад (плоды хорошего воспитания)
К тому времени, когда Сократ стоял перед афинским судом, Алкивиад уже умер. И, разумеется, не в собственной постели и не в окружении заботливых внуков и правнуков. Бросим беглый взгляд на его извилистый жизненный путь. От природы одаренный умом, красотой, волей и разнообразными талантами – прежде всего талантом привлекать к себе сердца людей (харизмой), он нисколько не сомневался, что создан везде и всегда быть первым. Своим дядей Периклом он искренне восхищался, но считал, что у того есть один существенный недостаток. Перикл всегда обеспокоен тем, как бы отчитаться перед афинянами за те или иные свои решения, в то время как, по мнению Алкивиада, лучше бы он побеспокоился о том, как бы устроить, чтобы вообще ни перед кем ни за что не отчитываться. Пелопоннесская война давала возможность, получив в свои руки командование и отправившись в поход, на какое-то время избавиться от контроля. Стать одним из командующих Алкивиаду было несложно: и происхождение помогало, да и вообще он слыл человеком отважным, с молодости отличался в битвах и был ловок в политических интригах. Но вот беда: любые руководящие должности в Афинах предоставлялись на краткий срок – а то «как бы чего не вышло» (вспомним остракизм). Это Перикл как-то умудрялся год за годом отчитываться перед народом. Алкивиад же этого не любил. Значит, надо заполучить власть на длительный срок. Для этого следует отправиться в дальний поход, который продлится месяцы, а то и годы и во время которого можно попробовать основать где-нибудь за морем собственное государство – и уже ни перед кем никогда не отчитываться. Ему удалось убедить афинян снарядить большую экспедицию на остров Сицилия, против находившихся там богатых и многолюдных Сиракуз – союзника Спарты. Его не смущало, что в товарищи ему дали (для равновесия) политических противников. Во время похода он предполагал взять всю власть в свои руки. Трудно сказать, удалось бы Алкивиаду создать на Сицилии собственную империю или нет. Враги не дремали. Накануне отплытия экспедиции в Афинах были осквернены священные статуи. Пошли слухи о том, что в богохульстве повинны Алкивиад и его безбожные друзья. Скорее всего, это была провокация врагов Алкивиада, но многие поверили клевете – и это тоже характерно для восприятия большинством афинян учеников Сократа. Они так сильно отличались от законопослушных граждан, что их можно было обвинить в чем угодно – народ все равно бы поверил. И вскоре за Алкивиадом отправили специальный государственный корабль с заданием привезти святотатца назад, в Афины: на суд сограждан.
Как законопослушный гражданин, Алкивиад должен был вернуться на родину и принять там все, что присудят ему земляки. Сократ на его месте именно так бы и поступил. Но, как мы помним, Алкивиад считал, что законам, если ты считаешь их несправедливыми, подчиняться глупо. Скорее всего, дело закончится осуждением и, возможно, смертным приговором за несовершенное преступление. А если и за совершенное, то смерть от этого слаще не станет. И он бежал из афинской армии, которая, кстати сказать, без него потерпела катастрофическое поражение и была почти полностью истреблена. Вскоре Алкивиад оказался у спартанцев, которые широко использовали его опыт и советы в войне против Афин. Но у них были свои «харизматики», к тому же Алкивиад отличался слишком независимым нравом и слишком любил роскошь, чтобы ужиться в аскетическом государстве лакедемонян. Он долго скитался по всей Греции, побывал и у персов – и им тоже давал ценные советы о том, как лучше подкупать греков и пользоваться другими их пороками. Затем он организовал собственный флот, создал несколько баз в районе черноморских проливов (в том числе Византий – будущий Константинополь и Стамбул) и стал воевать на стороне афинян – весьма успешно, потому что успел изучить все тактические приемы спартанцев. В конце концов он добился того, что на родине его простили и опять избрали главнокомандующим. Если не доброй славой, то объемом сосредоточенной в его руках власти он затмил знаменитого дядю Перикла (к тому времени давно умершего), но его подвело все то же неумение и нежелание отчитываться перед народным собранием. А враги плели против него интриги, обвиняли во всех военных неудачах и экономических трудностях. И когда против Алкивиада возбудили очередное судебное дело, он опять предпочел не подчиниться законам, а бежать. После многих приключений он – не в первый уже раз – оказался у персов. Но немного не рассчитал: персы решили выдать его спартанцам. Он и тогда не подчинился и не склонился перед чужими законами, как не склонялся перед афинскими. Даже когда бежать было уже некуда, он бросился на преследователей и убил нескольких, прежде чем сам погиб.
