Павел Анненков - Жизнь и труды Пушкина. Лучшая биография поэта
200
Нелишним будет упомянуть здесь, что заметка о II томе «Истории русского народа» г-на Полевого, приведенная нами выше, написана тоже осенью 1830 года в Болдине.
201
Оба отрывка эти извлечены из переписки Пушкина с М. П. Погодиным, о которой уже было говорено. Вот в дополнение к ним еще третий, где восторг Пушкина после чтения «Марфы» доходит до необыкновенных размеров: «Я было опять к вам попытался; доехал до первого карантина, но на заставе смотритель протурил назад в Болдино. Как быть! В утешение нашел я ваше письмо и «Марфу» и прочел ее два раза духом. Ура!.. Я было, признаюсь, боялся, чтоб первое впечатление не ослабело потом; но нет – я все-таки при том же мнении: «Марфа» имеет европейское, высокое достоинство. Я разберу ее как можно пространнее. Это будет для меня изучение и наслаждение. Одна беда – слог и язык. Вы неправильны до бесконечности. Ошибок грамматических, противных духу его, усечений, сокращений – тьма. Но знаете ли? И это беда не беда. Языку нашему надобно дать воли более. Разумеется, сообразно с духом его. И мне ваша свобода более по сердцу, чем чопорная наша правильность. Не посылаю вам замечаний… Покамест скажу вам, что антидраматическим показалось мне только одно место: разговор Борецкого с Иоанном. Иоанн не сохраняет величия (не в образе речи, но в отношении к предателю). Борецкий (хотя и новгородец) с ним слишком запанибрата; так торговаться мог бы он разве с боярином Иоанна, а не с ним самим… Вы принуждены были даже заставить его изъясняться слогом, несколько надутым. Вот главная критика моя… О слоге упомяну я вкратце… Для вас же пришлю я подробную критику надстрочную… Что за прелесть сцена послов! Как вы поняли русскую дипломатику! А вече? А Посадник? А князь Шуйский? А князья удельные? Я вам говорю, что это все достоинства Шекспировского».
Кроме причины, указанной выше, восторг Пушкина еще поясняется и действием, какое производили на него сочинения, отличавшиеся живою страстию, пафосом. Такова была и трагедия г-на Погодина. Участие личных отношений в суждении людей, столь впечатлительных, каков был вообще Пушкин, тоже не должно быть забыто. Отвлеченная критика, почти всегда выпускающая из вида это обстоятельство, тем самым и лишена возможности оценить правильно образ мыслей писателя.
202
Впрочем, это относится только к литературным мнениям. Материальная сторона предмета не испытала ущерба. «Борис Годунов» раскупался хорошо – может быть, по причине любопытства, возбужденного долгим его ожиданием. Почти в самый месяц его выхода Пушкин был в Москве и сказал в одной частной записке: «Мне пишут из Петербурга, что «Годунов» имел успех. Вот еще для меня диковинка!» Через полгода один из друзей, заведовавший его литературными доходами, писал Пушкину в Царское Село (от 25 июля 1831 года), что за «Бориса» выручено 10 000 р. ассигнациями. Наконец, мы находим в «Литературной газете» (1831, том III, № 1), в «смеси», следующие слова: «Бориса Годунова» соч. А. С. Пушкина в первое утро раскуплено было, по показаниям здешних книгопродавцев, до 400 экземпляров. Это доказывает, что неприветливые журналисты напрасно винят нашу публику за равнодушие к истинно хорошему в нашей литературе и вообще ко всему отечественному».
203
Посмертное издание напечатало эту превосходную пьесу небрежно, с одним неконченным стихом: в третьем терцете «жир должников сосал сей злой…» пропущено слово старик, отчего терцет лишился рифмы, а стих меры (см. том IX, стр. 176). В рукописи пьеса разделена на два стихотворения. Второе начинается со стиха: «Тогда я демонов увидел черный рой…»
204
В подтверждение наших слов решаемся привести из сборника английских поэтов, вышедшего в Париже, о котором уже говорили, самую пьесу Корнуоля «Серенада» (стр. 177 и 178). Вот ее подстрочный перевод:...«Серенада
Инезилья, я здесь! Внизу твоего решетчатого окна поет кавалер твой; что же ты медлишь?
Много миль проскакал он, чтоб видеть твою улыбку. Юный свет дня уже блестит на цветах, но кавалер твой ропщет.
Что ему утренняя звезда, когда нет любви его? Что ему благоухание цветов, когда горит его сердце?
Милая дева! зачем скрываешься ты? Красота обязана показываться ранее очей утра и не заботиться о своем наряде.
Теперь, когда все звездные блестящие духи ждут появления твоего, чтоб от тебя занять блеска, зачем медлишь ты?»
Перевод этот достаточно показывает некоторую ухищренность манеры, что происходило вообще у Корнуолла от старания как можно ближе держаться образцов Шекспировой школы, но у последних она являлась как результат обилия страсти и обилия мыслей. Пушкин поступил иначе с «Серенадой», и тем охотнее выписываем мы здесь стихотворение его, что, известное всем на память, оно пропущено было посмертным изданием его сочинений:
Я здесь, Инезилья,
Стою под окном!
Объята Севилья
И мраком и сном!
Исполнен отвагой,
Окутан плащом,
С гитарой и шпагой
Я здесь под окном!
Ты спишь ли? Гитарой
Тебя разбужу!
Проснется ли старый —
Мечом уложу.
Шелковые петли
К окошку привесь…
Что ж медлишь?.. Уж нет ли
Соперника здесь?
Я здесь, Инезилья,
Стою под окном!
Объята Севилья
И мраком и сном!
Пушкин до последнего времени сохранял особенное расположение к Barry Cornwall, вероятно столько же за энергию его произведений, сколько и за его подражания стилю и приемам старых драматургов Англии. За два дня до трагической смерти своей, в полном спокойствии духа, он писал к А. О. Ишимовой, сочинительнице известной «Истории России в рассказах для детей»: «Мне хотелось бы познакомить публику с произведениями Barry Cornwall. He согласитесь ли вы перевести несколько из его «Драматических очерков»? В таком случае буду иметь честь препроводить к вам его книгу». Накануне своей смерти он посылает самую книгу А. О. Ишимовой и в том же самом состоянии духа, помышляя о своем журнале, пишет к ней: «Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на ваше приглашение. Покамест, честь имею препроводить к Вам Barry Cornwall. Вы найдете в конце книги пьесы, отмеченные карандашом, переведите их как умеете – уверяю вас, что переведете, как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл вашу «Историю в рассказах» и поневоле зачитался. Вот как надобно писать». Исполняя завещание поэта, А. О. Ишимова перевела пять драматических очерков Корнуоля, вероятно, тех самых, которые были отмечены Пушкиным. Они помещены, вместе с небольшим вступлением английских издателей Корнуолла, в «Современнике» (1837, том 8), когда «Современник» издавался уже друзьями покойного нашего поэта.
205
М. А. Салтыков – тесть барона А. А. Дельвига.
206
Очень забавен шуточный рассказ Пушкина о хозяйственных делах своих. «У меня, слава богу, все тихо, жена здорова… Дома произошла у меня перемена управления. Бюджет Алекс[андра] Григорьевича оказался ошибочен – я потребовал отчетов; заседание было столь же бурное, как и то, в коем уничтожен был Иван Григорьевич; вследствие сего Алекс[андр] Григорьевич сдал управление Василью (за коим блохи другого рода). В тот же день повар мой явился с требованием отставки; сего управляющего хотят отдать в солдаты, и он едет хлопотать о том в Москву – вероятно, явится к тебе. Отсутствие его мне будет ощутительно, но может быть все к лучшему. Забыл я тебе сказать, что Алекс[андр] Григорьевич при отставке получил от меня в роде аттестата плюху, за что он было вздумал произвести возмущение и явился ко мне с военного силою, т. е. с квартальным, но это обратилось ему же во вред, ибо лавочники, проведав обо всем, засадили было его в тюрьму, от коей по своему великодушию избавил я его… Мои дела идут помаленьку, печатаю incognito мои повести («Повести Белкина»); первый экземпляр перешлю тебе. Прощай, душа. Да не позабудь о ломбарде порасспросить. 3 сентября».
