Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой
На рассвете второго дня я изменил тактику, оставив Прево около самолета. Ему следовало приготовить и зажечь костер, чтобы привлечь внимание поискового самолета, в случае если таковой появится. Я отправился в новую разведку без воды. В тот день я прошел от восьми до девяти часов быстрым шагом, тем более изнурительным из-за скалистого грунта, в который я вынужден был вгрызаться пятками, чтобы иметь ориентиры для возвращения обратно. Поскольку над нами не пролетело ни одного поискового самолета, мы решили, что находимся вне зоны поиска. Нам стало ужасно не хватать воды. Поэтому мы решили оставить самолет и идти прямо вперед, пока не найдем дорогу. Возвращаться назад не имело никакого смысла, так как никто не искал нас поблизости. Я вспомнил Гийоме и как он спас себя в Андах – он стал тем примером, которому я следовал. Мы не рассчитывали идти очень далеко. Мы выбрали направление на северо-восток – по той единственной причине, что туда еще не пробовали ходить, но мы ни на что не надеялись. Следующим утром мы были так истощены, что смогли продвинуться только на две сотни ярдов».
Перед ними представало множество чудесных миражей: оазисы, верблюды, города. Прево, так же как Гийоме в Андах, даже слышал пение петуха, Сент-Экс в какой-то момент видел трех собак, преследующих друг друга. И когда, наконец, на гребне бархана появился верховой бедуин, они приняли его за очередное видение. Они протягивали к нему руки, но, не заметив их, он продолжал медленно двигаться дальше. Они кричали, но с пересохших губ срывался лишь шепот. Слишком ослабевшие, чтобы бежать, они стояли на месте, беспомощно жестикулируя, в той сотне ярдов, которые были подобны сотне миль, пока видение неторопливо, размеренно, неумолимо исчезало из поля зрения.
Но тут из-за бархана появилась шея другого надменного верблюда, и второй бедуин, который мог бы также проехать мимо, по воле случая медленно, нет, слишком медленно повернул голову в их сторону. Свершилось чудо… и вдруг, о, вот он, дарующий жизнь, направился к ним по песку «подобно Богу по волнам».
Положив руки им на плечи, бедуин подтолкнул их под колени, заставив лбами прижаться к песку. Потом с помощью мягкого птичьего пера он разлепил им губы и мягко подтолкнул в их выжженные рты пюре из чечевицы. Необходимо было выждать какое-то время, чтобы языки и нёбо авиаторов увлажнились и вернулись в нормальное состояние, чтобы они могли проглотить глоток воды, а не расколоть мембраны слизи и умереть. Когда, наконец, через отмеренный срок, показавшийся беднягам вечностью, араб дал им воды, ему приходилось несколько раз отбрасывать их головы от чаши, иначе несчастные упали бы лицом в воду.
Истощенных, но возвращенных к жизни авиаторов погрузили на спину верблюда и отвезли к лагерной стоянке, откуда к вечеру их взяли с собой вооруженные бедуины и отвезли на фабрику по производству соды близ солончака, которой управлял швейцарский инженер. В полночь они были уже в Каире.
В Париже день ото дня росло беспокойство. Друзья Сент-Экса, зная, что Консуэла оставалась в «Пон-Руайяль», начали собираться в вестибюле гостиницы. Все кресла были скоро заняты журналистами, дежурившими там день и ночь. Пишущий для «Энтранзижан» Пейроне де Торрес, воздухоплаватель и корреспондент газеты, утверждал, будто за два дня до взлета Сент-Экзюпери объяснил ему, что планирует сделать перелет на расстояние 3300 километров, от Бенгази до Багдада. Если он все понял правильно, то самолеты, отправленные англичанами и египтянами, могли искать пропавших не в том районе. Если самолет разбился, это была уже третья авиакатастрофа за последнее время; два летчика (Пьер Фарабод и Теодор Клейн) только что погибли близ Хайфы в отчаянной попытке в последний момент завоевать приз за перелет Париж – Тананарифе, в то время как пилот скоростного самолета для дальних полетов, «Город Хартум», принадлежащего «Империал эйрвэйз», оказался единственным выжившим в аварии, вызванной внезапным отказом всех трех двигателей, случившимся на расстоянии двух миль от Александрии.
К собравшимся в «Пон-Руайяль» теперь присоединилась взволнованная Мари де Сент-Экзюпери, приехавшая из Канн, чтобы побыть с невесткой. Но прошла среда, встретили Новый год, и рассвет четверга не принес новостей. Жозеф Кессель, Жан-Жерар Флери, Гастон Галлимар, Ивонна Лестранж и множество других продолжали прибывать в переполненный вестибюль гостиницы, с удивлением обнаруживая, сколько у Сент-Экзюпери хороших друзей, которые лично никогда не встречались. От непрерывного потока телефонных звонков оператор коммутатора пребывал в постоянном раздражении. В четверг утром Консуэла, в сопровождении кого-то, отправилась к ясновидящей, некоей мадам Лус Види, которая, осмотрев плащ Антуана, сообщила ей, что ее муж жив. Его самолет разбился, но он не пострадал. И она получит о нем известие в течение суток. Его подобрал караван, он совсем измучен, и, тут она добавила последний штрих: «Я вижу его в гамаке». Поздним вечером вестибюль «Пон-Руайяль» гудел больше обычного, и тут, вскоре после полуночи, пришли новости из Каира, что Сент-Экзюпери нашли. Театрально вскрикнув, Консуэла упала без чувств в поддержавшие ее руки удачно вставшего рядом репортера. Она пришла в себя вовремя, как раз чтобы подбежать к телефону и услышать голос ее Тонио.
– Papou! – кричала она в трубку. – Papou!.. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой!
– Mon poussin[11] – ответил он, – я сам едва верю, что я все еще жив… Пришли мне какие-нибудь рубашки, – сказал он на прощание, – мне нечего надеть.
Отчаяние сменилось дикой радостью, и незнакомые до того люди, встретившиеся впервые час или два назад, отправились в ближайшие апартаменты, и оживленная беседа и хриплое пение, продолжавшиеся несколько часов, лишили многих соседей сна.
Когда Сент-Экзюпери очнулся в Каире после долгого сна, он с удивлением увидел вокруг себя белые простыни, подействовавшие на него как бальзам. Луч солнца, льющийся сквозь стекло окна, больше не грозил смертью, и мед, который он мазал на хлеб, имел приятный вкус нектара. Но больше всего его тронула телеграмма, пришедшая от его сестры Габриэллы: «Sommes tellement heureux»[12].
В офисе «Энтранзижан» новость о спасении Сент-Экзюпери встретили с явным облегчением. Журналисты принимали долгое и относительно дорогое для них участие в этом рискованном и азартном предприятии, в этом рекордном «рейде», и, хотя оно едва не закончилось бедой, кое-что, по крайней мере, можно было теперь выжать из этого крушения. Обмен телеграммами с Каиром подтвердил, что Сент-Экзюпери покинет Египет через пару дней на «шампольоне», и, согласно достигнутой договоренности, «Энтранзижан» получил исключительные права на его отчет о своих приключениях. Телеграмма достаточно успокоила Рене Деланжа, главного редактора, но не его заместителя, Жака Мейера. Знакомый с томной апатией Сент-Экса, он настаивал, чтобы репортаж Антуан написал еще там, на месте, и чтобы он поступил немедленно, как в «Пари суар» из Москвы. Иначе только небо знает, когда Антуан напишет! В тот самый момент, как его нога ступит на парижскую мостовую, его начнут осаждать, уговаривать и соблазнять сотней и одним очередным безумием, и ничего от него уже не добиться.
