Ронни Касрилс - Вооружен и опасен. От подпольной борьбы к свободе
За ним выступил Сматс Нгоньяма, который бежал через пролом в заборе вместе со мной. Теперь он был министром экономики и туризма этой провинции. Их свидетельства совершенно ясно показали, что решение идти на Бишо через пролом в заборе стадиона было коллективным, а не моим поспешным решением, как это изображалось частью прессы.
Пик Бота — бывший министр иностранных дел, приехал после обеда, чтобы внести свой вклад. Он просил, чтобы его отпустили как можно быстрее, поскольку у него где-то ещё было срочное дело. Он возложил вину за бойню за АНК и вопреки всеобщему убеждению заявил, что Гкозо был не марионеткой южноафриканского правительства, а самостоятельным хозяином на своей территории. Хотя Пик Бота просил допросить его пораньше из-за неотложных дел, но, выйдя из зала, он внезапно изыскал много свободного времени, чтобы обильно угостить журналистов рассказами о своём политическом будущем.
День заканчивался и Туту спросил меня о моих намерениях. Он исходил из того, что мне нужно было успеть на самолёт, но очень хотел, чтобы были заслушаны показания ещё одной группы пострадавших. Поскольку они были из отдалённых деревень, им нужно было вернуться домой до темноты. Я охотно согласился, так как мне было несложно отложить свой отъезд. Я был последним свидетелем, который давал показания в этот день. Становилось уже темно. Я очертил ход событий и мою роль в них, подчеркнув, что я преисполнен глубокого сожаления в связи с тем, что наш мирный марш закончился столь трагически, и что моё сердце и мысли были обращены к семьям погибших и к раненым.
Я признал, что в широком моральном смысле я был частью событий, которые привели к бойне, и меня по-прежнему терзает мысль о том, что, возможно, мы могли бы сделать больше для того, чтобы избежать этих ужасных последствий. Но утверждаю со всей искренностью, что если бы мы знали, что сискейские солдаты откроют огонь, мы никогда бы не пошли на риск. Исходя из известных теперь сведений, некоторые могут утверждать, что наше решение было трагическим просчётом. Но в то время такая возможность казалась нам невероятной, особенно потому, что заявленные нами цели и наши действия и поведение были столь явно ненасильственными. Я задал вопрос, следовало ли нам рисковать, и попытался сам ответить на него цитатой из Ганди: «Гражданское неповиновение становится священной обязанностью тогда, когда государство становится незаконным… отказ от сотрудничества со злом — такая же обязанность, как и сотрудничество с добром». В этом смысле мы были готовы к определённому риску, потому что мы верили в дело освобождения и мы не могли молчаливо соглашаться с тиранией и терпеть угнетение — альтернативой была покорность и это стало попросту невыносимым.
Я заявил, что хотя АНК принял коллективную ответственность, я не пытался избегать какого-либо объективного расследования моего поведения в этот роковой день. Один аспект событий в котором, как я сказал, я не был уверен, был вопрос о том, были ли солдаты спрятаны в окопах неподалеку от пролома в заборе. Я заявил, что не исключаю возможности существования тогда преднамеренного плана заманить нас в засаду. Эту возможность Комиссии следовало бы исследовать. Вместе с тем, я считал, что стрельба могла быть результатом откровенного пренебрежения властей своими обязанностями. В заключение я обратился к роли сискейских солдат, которые в своём большинстве были молодыми малообразованными парнями. Я отметил, что они были продуктом системы, которая выработала у них страх даже перед мирным маршем. Они были запрограммированы на веру в то, что мы были воплощением дьявола.
Два члена Комиссии, Думисане Нтсебеза и достопочтенный Бонгани Финка, упомянули о рекомендации Комиссии Голдстоуна о том, что АНК следовало бы наказать меня. Я сообщил им, что АНК отказался сделать это. Они были особенно удивлены, когда узнали, что мне даже не была предоставлена возможность ответить на вопросы Комиссии Голдстоуна.
К тому времени, когда я закончил выступление, был уже поздний вечер. Архиепископ Туту поблагодарил меня. Он отметил как знамение времени тот факт, что член кабинета министров был готов ждать целый день, пока не выступят свидетели из числа простых людей. Он с удовлетворением отметил то, что я приехал с женой и выразил удовлетворение от нашего участия в церковной службе в предыдущий день.
Я испытывал облегчение от того, что наконец мог публично представить свою версию событий, и от того, как вдумчиво Туту подвел итоги дня. Я почувствовал, что гора свалилась с моих плеч.
Очень большой интерес был к заседанию на следующий день, когда должны были давать показания Гкозо и его бывшие чиновники. Мы с Элеонорой решили остаться на утреннюю часть слушаний.
Бюрократы времён бантустанов представляли собой жалкое зрелище, когда они давали показания. Было ясно, что они имели лишь косвенное отношение к любым серьёзным решениям. Они открыто заявили, что вся информация о намерениях АНК и об угрозе, которую представлял марш, поступала от офицеров южноафриканской службы безопасности. Бывший заместитель Гкозо, полковник Сайленс Пита, которого активисты АНК в этом районе считали беспощадным врагом, оказался совсем бесцветной личностью. Он рассказал о том, как в день бойни Гкозо получил от службы безопасности сообщение о том, что вооружённое крыло АНК — «Умконто ве Сизве», планировало свергнуть его правительство.
Все терпеливо ожидали появления Гкозо. В зале, однако, раздался сердитый ропот, когда вышел его адвокат и объявил, что тот не сможет появиться сегодня. Членам Комиссии было сказано, что «как стало ясно, он не был в подходящем состоянии для того, чтобы внести свой вклад в слушания. Он страдал от отсутствия концентрации, от недостатка связности мышления и от чрезвычайной усталости». Было также представлено заключение государственного психиатра, в котором указывалось, что Гкозо страдал от «депрессии» и нуждался в лечении.
К этому времени мы с Элеонорой должны были уже уезжать. Поэтому мы не присутствовали на выступлениях бывших офицеров САДФ, которые командовали сискейскими войсками. С некоторыми из них я познакомился лично. Генерал Мариус Улших был профессиональным военным, который вошёл в состав новых Южноафриканских национальных вооружённых сил. Он явно гордился своим профессионализмом и представлял собой образец офицера прусского стиля, какие задавали тон в старой армии. Претория откомандировала его в вооружённые силы Сискея в качестве командующего этими силами. Ранее он был офицером связи войск ЮАР в группировке УНИТА, возглавлявшейся Жонасом Савимби.
Он объяснил членам Комиссии, что получил инструкцию «предотвратить вступление демонстрантов в Бишо любой ценой, поскольку это имело бы катастрофические последствия» (прим. показания генерала Улшиха Комиссии истины и примирения, 11 сентября 1996 года, стр. 27). Он вызвал острую реакцию присутствовавших на слушаниях, когда грубо заявил: «Я считаю, что АНК не только стремился к этому столкновению, но и организовал его». По его мнению, это также подтверждается массовым присутствием местной и иностранной прессы. Их не было бы там в таких количествах, если бы не существовало высокой возможности насильственных действий. Далее он рассказал о том, что один из его командиров, находившихся на месте столкновения, доложил ему по радио, что его позиция подвергается атаке. Ульших рассказал о том, что он потребовал подтверждения факта обстрела солдат со стороны толпы и атаки на позиции войск. Когда он получил его, «я подтвердил, что солдаты имеют право стрелять, имея в виду тех солдат, которые подвергались непосредственной опасности». Затем он понял, что бой расширяется и что он не носит оборонительного характера. Он трижды дал команду по радио прекратить огонь, после чего стрельба прекратилась за исключением нескольких отдельных выстрелов. Затем стрельба опять усилилась на некоторое время, после чего она полностью прекратилась. Он не мог сказать, кто на месте подавал команды открыть огонь. Он заявил, не помнит, чтобы в это время он слышал взрывы.
