Эдуард Экк - От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868–1918
Даже наш стол настолько оскудел, что я наконец разрешил охоту на оленей, которые водились в горах в достаточном количестве. Сократилась дача сахара для офицеров с 10 фунтов в месяц на четыре фунта.
Еще труднее обстояло с фуражом, особенно с зерновым. Местные жители, гуцулы, относились к нам хорошо, продавали что могли и сравнительно по дешевым ценам. Но постепенно и у них все стало оскудевать.
Но самое трудное было исправление дорог и мостов. При корпусе состояло четыре дорожных отряда, сформированных из наемных рабочих, вывезенных из России. Плату они получали высокую, по 3 рубля 50 копеек в день на полном казенном пайке. Работали крайне вяло, стараясь всеми способами отлынивать от работ. Работы в районе позиции шли успешнее, так как там рабочие чувствовали, что куражиться не удастся и работу все равно придется исполнить. Но как ни туго шли работы, энергия заведовавших ими все превозмогла: шоссе были приведены в достаточно исправный вид, узкоколейка конной тяги работала исправно; на самые же кручи тяжести поднимались по воздушным дорогам, поставленными нашими саперами. Ими же были исправлены мосты и построен новый мост у слияния рек Белого и Черного Черемошей, представлявший капитальное сооружение, легко выдержавшее напор воды при весеннем половодье.
В своем районе мы справлялись со всеми трудностями, и можно было быть уверенным, что с началом военных действий все необходимое для войск будет им доставляться. Но в более глубоком тылу железнодорожный транспорт действовал уже не так исправно, как в первые два года войны. Также не было прежних порядка и дисциплины, и часто чтобы добиться пропуска войсковых грузов, приходилось прибегать к некоторым своеобразным мерам. Приведу один разговор с начальником 59-й пехотной дивизии, дающий своего рода бытовую картинку тогдашнего железнодорожного мира. Генерал-лейтенант Оглоблев[351] отличался не только заботливостью о людях, уменьем все добыть, но и доставить добытое к дивизии. На мой вопрос, как он этого достигает, генерал доложил, что оставил на р. Серете в районе Заложца одного офицера и 40 рабочих при пяти подводах, которые по мере сбора продуктов и доставляют их.
– Да ведь они доставляют только на станцию железной дороги, а вот что вы делаете, чтобы эти продукты дошли до вас по железной дороге?
Генерал замялся и просил разрешить ему не отвечать на этот вопрос, так как, если он скажет, как это делается, то дивизия может лишиться подвоза. И только когда я ему обещал, что сказанное останется между нами, генерал улыбнулся и сказал:
– 10 фунтов сахару кому следует – вот и вагон, еще 10 фунтов – еще вагон, так и довозим. Ну, а изнутри России одним сахаром не отделаешься.
Я нарочно остановился на вопросе довольствия, потому что оно всегда, а в обстановке Лесистых Карпат подавно, является одним из главных факторов бодрого настроения войск и успешности их боевых действий.
Руководящий приказ был неуклонно проведен в жизнь. Были две попытки оттянуть подъем походных кухонь, но их все равно подняли другие. А с выделением частей во вторую линию явилась возможность систематически вести занятия. Особенное внимание обращалось на уничтожение искусственных препятствий. За расположением штаба корпуса было выбрано специальное место, сооружены проволочные заграждения, и на этом месте присылаемые по очереди от войсковых частей офицеры и солдаты обучались действию ручными гранатами и бомбометами, применяя их к разрушению проволочных заграждений, а затем при штурме и прохождении неприятельских окопов в забрасывании ими отступающего противника.
Я часто посещал полки, отводимые в резерв, и неослабно следил за ходом строевых занятий, беседовал с офицерами и с людьми.
Одновременно был урегулирован вопрос отпусков. При нашем расположении в горах, когда уволенному в отпуск требовалось четыре дня для достижения г. Куты, откуда начиналась железная дорога, да четыре дня от Кут к полку, трехнедельный отпуск фактически сводился для большинства на нет, не оставалось времени для побывки дома.
Приказанием по корпусу три недели отпуска исчислялись со дня прибытия в г. Куты до дня возвращения в этот город.
Поставленные в нормальные условия жизни, войска быстро оправились, и настроение поднялось.
Приходилось всегда быть начеку, так как против нас стоял серьезный противник, привыкший к действиям в горах – почти сплошь австрийские и германские егерские батальоны.
Зима прошла спокойно, изредка происходили боевые столкновения, не имевшие серьезного значения. Но мы неуклонно готовились к переходу весною в наступление, план такового разрабатывался в штабе корпуса, причем я ставил главным условием начинать наступление ввиду климатических условий Лесистых Карпат отнюдь не ранее начала мая.
Несмотря на все трудности и неудобства стоянки, она как-то полюбилась мне настолько, что я не раз мечтал о приобретении в собственность усадьбы и дома, в котором мы жили, с тем чтобы пожить в нем когда-нибудь после войны.
Со времени мобилизации и выступления в поход я ни разу не отлучался от корпуса. Напряженная работа, в особенности обстановка, в которой она протекала с лета 1916 года, утомила меня и я, пользуясь налаженностью внутренней жизни корпуса и имея надежного заместителя в лице генерал-лейтенанта Промтова, решил уехать на две недели в Симферополь к семье, чтобы провести с ними Рождество.
Начиная от неурядиц на станции, сахарный песок, который подали к чаю, задержки поезда в пути – на станции Синельниково, например, на целые сутки – все указывало на крупные перемены, которые произошли во внутренней жизни страны. Но, как не радостно было увидать своих после почти трехлетней разлуки, зажечь елку и прочее, все мысли, вся душа остались на фронте, и, прожив с семьей с 25 декабря 1916 по 2 января 1917 года, я выехал обратно на фронт.
Проезжая через штаб главнокомандующего Юго-Западного фронта, я решил остановиться на несколько часов, чтобы представиться генерал-адъютанту Брусилову, поздравить его с Новым годом и доложить намеченный план прорыва на Мармарошь – Сегет, а главное, упросить его не торопить с наступлением до установления настоящей весны в горах, дабы преждевременным переходом не подорвать войска. Совместная работа в течение всей войны сблизила нас, и я знал, что могу ему все говорить с полной откровенностью.
Встретилась мы очень тепло, отобедали в его кабинете, но когда мы остались одни, разговор сразу принял такой оборот, которого я, по правде, и представить себе не мог и который произвел на меня еще более тягостное впечатление, чем приведенный в своем месте последний разговор с Куропаткиным в 1906 году перед оставлением Маньчжурии. Привожу дословно:
