Грэм Робб - Жизнь Бальзака
«Образцовый поверенный» был одним из редких гостей в маленьком домике XVIII в. в пригороде Парижа, где теперь находится Дом-музей Бальзака. Толкнув неприметную дверь, гость попадал на крутую лестницу, которая вела вниз, ко входу, невидимому с улицы. Нерваль называл тот дом «перевернутым»966. Бальзак снял центральную часть и западное крыло здания, которое сильно изменилось с тех пор, как он там жил; но при доме по-прежнему сохранился маленький прямоугольный дворик, выходящий на будущую психиатрическую клинику доктора Бланша, где лечился Нерваль (теперь в том доме посольство Турции). Придя на собрание Общества друзей Бальзака, которое проходит в библиотеке на минус втором этаже, еще можно представить, что действие происходит в каком-нибудь бальзаковском детективе… Из писем Эвелине известно, что окна кабинета выходили на юг; в нем были дубовый потолок, красный ковер и стены, обтянутые красным бархатом с вертикальными полосами черного шелка. Перед ним стояла миниатюра Эвелины работы Даффингера, а за ней – картина с изображением имения в Верховне.
Там, за маленьким деревянным письменным столом, человек, который и спустя много лет скрывался от кредиторов, писал длинные письма Эвелине, в которых пытался сохранить полную искренность. Он признался ей в своих романах с Анриеттой де Кастри и Сарой Висконти; обе женщины, уверял Бальзак, оказались такими мстительными, что он теперь «наказан более жестоко, чем вы могли бы пожелать, захоти вы мести»967. Все его кумиры были принесены в жертву. Он даже жаловался задним числом на губительную ревность г-жи де Берни. Верил он себе на самом деле или нет, письма показывают, как отчаянно он не хотел, чтобы Эвелина ускользнула от него в последний момент. Отношения с другими женщинами, уверял он, были чисто медицинского свойства; они требовались ему, как отдых атлету. Почти все, что ей о нем наговорили, – просто нелепость: «Многие полагают, что мое величество способно вскружить голову принцессам». Ей следовало понять, что «с 1833 г. Эв. стала главной целью и смыслом всего, что я сделал», и что, хотя ноги его, возможно, увязли в грязи, он способен сохранять «сердце, душу и безупречную любовь в 1000 футах над землей»968.
Не исключено, что своеобразная обстановка дома в Пасси образовалась благодаря его мистическим способностям. Для Бальзака дело объяснялось практической необходимостью. Для Эвелины ситуация стала очередным испытанием ее чувств.
Снимая дом, Бальзак тщательно презрел все юридические формальности: договор аренды был подписан женщиной по имени Филиберта Луиза Бреньоль, а письма следовало адресовать несуществующему г-ну де Бреньолю, или Бруньолю. Луиза Бреньо (ее настоящая фамилия) родилась в 1804 г. в горах Центрального массива на юге Франции. Она пять лет вела хозяйство Бальзака969. Прежде она служила экономкой у друга Бальзака, ставшего врагом, – Латуша. В 1839 г. Латуш бросил ее, возможно, после того, как она забеременела от него. Луиза Бреньо нашла убежище у поэтессы Марселины Дебор-Вальмор. Посещая Марселину, Бальзак часто встречал красивую, робкую молодую женщину, едва ли похожую на отвратительную «сову»[3], какой он очень убедительно рисовал ее в письмах Эвелине. Все остальные запомнили Луизу привлекательной блондинкой. Она пылко отстаивала свои интересы, пытаясь сохранить достоинство в трудных условиях, и демонстрировала качество, которое Бальзак и Марселина сочли «собачьей преданностью». Проживя в Париже много лет, Луиза Бреньо по-прежнему одевалась как деревенская девушка. Возможно, она частично послужила прототипом кузины Бетты970, хотя злой гений героини отражает скорее ту роль, какую она сыграла в жизни Бальзака, чем ее истинный характер. Вполне возможно, что все ее «преступления» выдумал сам Бальзак, дабы убедить Эвелину, что его ноги по-прежнему чисты и не запачканы грязью.
Трагедия началась после того, как г-жа де Бальзак уехала от сына, передав ключи Луизе Бреньо. Тогда г-жа де Бальзак писала дочери Лоре: «Эта женщина – олицетворение неподкупности и такта. Я совершенно не беспокоюсь, поручая хозяйство ей. Она любит Оноре и хорошо ухаживает за ним»971. Настолько хорошо, что, несмотря на отсутствие образования, Луиза Бреньо также вела его дела. Она научилась разбираться в контрактах, деньги Бальзака тратила так же экономно, как свои собственные, внимательно прислушивалась к тому, что говорили издатели и родственники за спиной ее хозяина… в общем, была почти идеальной женой. Слишком хорошей, чтобы терять ее… День за днем Бальзак порождал в ней надежды, которые он, возможно, даже собирался воплотить в жизнь. В письме, написанном в 1857 г., Луиза вспоминает, что «ужасно грустила», увидев «дом, который мы чуть не сняли в Баден-Бадене, где мы должны были вместе окончить наши дни»972. В письмах Бальзака не упоминаются подобные планы на старость, хотя он в самом деле что-то говорил Эвелине о домике в Пиренеях. Эвелина тут же заподозрила неладное. Разве домик в Пиренеях – не то место, где хотела бы провести старость девушка с гор? Какие именно отношения их связывают? Бальзак бросился защищать себя: «Ты по ошибке приняла служанку за любовницу, что очень дурно; но давай не будем об этом говорить». Возможно, Луиза и не была его любовницей, однако она определенно была не просто экономкой, счетоводом и шпионкой. Когда пришло письмо с черной печатью и изменило будущее, они прожили вместе уже больше года в своем убежище в Пасси, и «мадам де Бреньоль» уже входила в вымышленную семью Бальзака.
Стремлению Эвелины узнать правду о похождениях Оноре можно только посочувствовать. Все черты того образа, какой он сознательно являл миру, до некоторой степени были крайностями. Возможно, лучший способ охватить его во всей его полноте (в прямом и в переносном смысле) заключается в том, чтобы рассмотреть его черты по отдельности, как картинки в кинетоскопе. Трудность в том, что «подпольному» Бальзаку от начала до середины 40-х гг. XIX в. удалось изгнать из своей жизни все второстепенные стимулы и развлечения, которые обычно составляют половину нормального существования. Перед нами пугающе настойчивый, почти преуспевающий Бальзак с дагеротипа 1842 г., которым он восхищался за «правду» и «точность»973. Подтекст в позе Бальзака (которую, несмотря на ее очевидную строгость, он мог сохранять не более секунды) заключается в том, что написание «Человеческой комедии» требовало выносливости скульптора и самоотречения отшельника.
Рука на груди смутно напоминает о Наполеоне и, очевидно, вовсе не является, как считали некоторые, признаком того, что Бальзак стал масоном. Во всяком случае, правды в последнем утверждении не меньше, чем во мнении Готье, что Бальзак верил в психические волны, которые могут оставлять след на фотографической пластине974. На дагеротипе представлен портрет маньяка, не способного или не желающего избавиться от своих пристрастий и привычек975, который сражается со временем и болезнью и стремится к будущему, которое он несет в себе: завоеватель, фантазер, разочарованное дитя. Кроме того, на дагеротипе – Бальзак, который ранним холодным зимним утром 1844 г. неподражаемо описывал себя Эвелине в любовном письме: «Вот, вкратце, игра, в которую я играю. Три человека жили великой жизнью: Наполеон, Кювье, О’Коннел976. Я хочу стать четвертым. Первый жил жизнью Европы, а вместо крови у него были армии! Второй вступил в брак с земным шаром. Третий сделал себя олицетворением народа, а я… я понесу в голове все общество. С таким же успехом можно все вечера подряд сидеть за картами, выкрикивая: “Пики, трефы, бубны!”… или пытаясь выяснить, почему г-жа такая-то поступила так-то и так-то. И все же во мне живет качество более великое и счастливое, чем Писатель: я Любовник! Моя любовь тоньше, величественнее и сложнее, чем все вышеперечисленное! Без той полноты сердца я бы не справился и с десятой долей того, что я создал. Мне не хватило бы жестокой смелости. Всегда напоминай себе об этом в минуты тоски, и увидишь по результату (моим трудам), каким великим было дело!»
