Александр Нилин - Стрельцов. Человек без локтей
Победа над австрийцами не могла спасти Якушина от увольнения.
Но главное: между 21 мая и 1 июня трагически завершилась карьера футболиста номер один в сезонах шестьдесят четвертого и шестьдесят пятого годов Валерия Воронина.
Двадцать первого Валерий и выглядел, на взгляд Якушина, хуже, чем воронинские друзья-динамовцы, и вел себя, с точки зрения тренера, неправильно. Дело еще и в том, что будучи человеком изрядно пьющим, Михаил Иосифович такого рода наклонностей у действующих игроков никогда не поощрял. Он, возможно, и с Эдиком не так бы поторопился, ходи тот в трезвенниках. Воронин, видимо, давно был на замечании у старшего тренера. Но случай перед ответным матчем с венграми вывел Михея из терпения. Валера из Вишняков, оказывается, никуда и не уезжал, а прятался где-то на чердаке — и выпивал с кем-то из обслуживающего персонала, чуть ли не с истопником. Якушин, как мы знаем, вынужден был смолчать. Но когда увидел, что вдохновленный всепрощением Воронин менять свой стиль поведения на сборах не собирается, велел ему отчаливать в Мячково.
Возвращаться в Мячково, вернее, сосредоточиваться на играх внутреннего календаря Валерий немедленного желания не испытывал. И решил дать себе несколько свободных дней, чтобы разрядиться — и окончательно решить, как ему жить дальше. Не думаю, чтобы он верил в решимость Якушина распрощаться с ним навсегда.
Что было с ним дальше, известно тем, кто интересуется футболом. Воронин на рассвете попал в автокатастрофу — заснул за рулем после всех приключений. От верной гибели выдающегося футболиста спасло романтическое обстоятельство — сиденье в салоне автомобиля не было закреплено: незадолго до того Валерий предавался любви с известной (но для широкой публики оставшейся для сохранения репутации неизвестной) дамой. Врачи вытащили торпедовца из клинической смерти.
31…Из Вишняков Воронин на такси помчался сначала в Мячково — занять у буфетчицы денег на продолжение праздников и забрать свою машину.
Все в команде притерпелись к его приездам-отъездам. И не сделали того, что следовало бы непременно сделать. Стрельцов потом говорил: знали бы мы, что он сразу же соберется уезжать, отобрали бы ключи от машины. Налили бы ему водки — и уложили, когда выпьет, спать…
Чудовищно искореженную черную воронинскую «Волгу» — руль пробил крышу — зачем-то притащили после аварии в Мячково, и она там долго стояла, не давая забыть о происшедшем. И маленькому Мише — сыну Воронина — на всю жизнь запомнился вид той машины, как знак несчастья с отцом.
Воронин два последних сезона отстранялся от командной жизни, но присутствие его, даже пусть и символическое, имело для всех остальных значение, важность которого они осознали, когда остались без Валерия.
Иванов совсем недавно пережил то, что должен был — в чем у Кузьмы двух мнений не могло быть — переживать сейчас Стрельцов. Совпадение: и тому, и другому исполнилось по тридцать одному году, когда они перестали быть нужны сборной.
И Валентину Козьмичу ничего не оставалось, как примириться с тем, что Стрельцову этот сезон не удастся, а если совсем реально смотреть на вещи, то для «Торпедо» Эдуард как последний лидер может быть и навсегда потерян.
А Володю Щербакова Иванов отчислил — в шестьдесят восьмом году Щербак сыграл за основной состав всего один матч. На это, кстати, тоже надо было решиться. Вчерашнего партнера Иванова и Стрельцова тотчас же согласился взять к себе в ЦСКА Всеволод Бобров.
Вечером того дня, когда на СТК решали вопрос о переходе Щербакова в клуб Армии (следовало бы сказать о возвращении: он же там начинал после ФШМ у Бескова), мы договорились вместе поужинать в ресторане Дома композиторов. В ресторан Кузьма пришел прямо с заседания комиссии, где ждала его Лида, приехавшая раньше. «Пусть теперь с ним Бобров мучается», — сказал он, садясь за стол. И больше в разговоре за ужином к отчисленному форварду не возвращались. Нам нравилось, что мы вот таким образом проводим вечер — культурно выпивая, осуждая тех, кто меня не знает. И все же я чувствовал себя немножечко предателем по отношению к новому игроку ЦСКА. Он ведь стремился к сборищам в нашей, апээновской компании. Кроме ВТО, полюбил и Дом журналиста: пивную в подвале, промежуточный бар на подступах к ресторану, что был в глубине здания. Совсем недавно, попив пивка под краснохрустящих, язык и губы царапающих раков, мы поднялись в бар, перешли на замороженную водку. Откуда-то возник Ефремов, признавшийся, что и раков ему хочется, и пообедать надо бы — сегодня у них открытие сезона. Мои приятели, всегда готовые прийти на помощь знаменитым людям (я тоже тянулся к знаменитостям, только мало чем мог им помочь), в одну минуту всё организовали — и Олегу Николаевичу подали в бар и раков, и обед. А водки пить он не стал по каким-то своим соображениям, которых хмельной Володя Щербаков не мог понять. Он обнял главного режиссера и сказал от души: «Да выпей ты, я угощаю!» Когда Щербак отвлекся на кого-то другого, Ефремов спросил: «А это что за пьяный мальчишка?» Ему объяснили, несколько завышая значение Володи, что это центр нападения нашей сборной (очевидно, Щербак свой единственный матч за сборную СССР против югославов, что покоробило Иванова, к тому времени уже сыграл). Режиссер взглянул на гуляку другими глазами, посетовал, что оторвался от футбола…
…Ужин тогда затянулся: завезли домой на Ленинский проспект Лиду, а сами еще съездили во Внуково, в аэропорт, где пили коньяк. Я возвращался домой, когда уже светало, и в очень приподнятом настроении человека, чья причастность к футбольным делам наверняка показалась бы миллионам болельщиков завидной. Вместе с тем — по ассоциации, вдруг просквозившей, — подумал, что сорвись я по пьяной лавочке, потеряй то немногое, что есть у меня сейчас, — и никто из сегодняшних собутыльников не посочувствует мне, откажется от продолжения отношений в тот же самый момент, как поймет, что я не на кругу. И я не сильно ошибся в предчувствиях.
А Володя Щербаков вполне мог утереть нос своим критикам из «Торпедо». Бобров с места в карьер поставил его в Киеве против лидеров — и Щербак едва не отличился: очень был близок к тому, чтобы забить динамовцам второй мяч и спасти свой клуб от поражения. Но, как и Шалимову, оставшемуся торпедовцем, ему не подфартило. Заколдованными для них оказались киевские ворота. И пропал вскоре у Всеволода Михайловича интерес к форварду Володе.
32Мы все — и специалисты, и профаны, и те, кто близко стоял к событиям, и те, кто наблюдал футбольную жизнь из положенного всем далека, — не учли или забыли, что русский игрок (а уж кто, как не Стрельцов, был и остается не только феноменом, но и эмблемой футбола России) сильнее всего проявляется в пограничных, пороговых, экстремальных, грубо говоря, ситуациях.
