Валерий Болдин - Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева
Этот честный и преданный Родине человек оказался в трагическом положении, приведшем его в конце концов к роковому решению. В августе 1991 года С. Ф. Ахромеева нашли мертвым в его кабинете. Его, солдата, прошедшего всю войну, достигшего высших военных должностей и почестей за службу народу, за заботу об обороне страны, теперь шельмовали за то, что приобрел какую-то утварь для дачи. Стыдно было читать в печати, слышать из уст народных депутатов, не знающих, что такое война, но превратившихся в пламенных борцов с привилегиями, о мифических Злоупотреблениях» маршала. Эта мелочность низких людей, у которых не хватило мужества если не защитить Ахромеева, то хотя бы избавить его от наскоков. Никто из них не возвысил голос и не сказал: люди, что же мы делаем с фронтовиком, человеком, которому столь многим обязаны? Где теперь эти люди? История поднимет из архивов стенограммы выступлений и назовет имена тех, кто травил нашу армию, ее заслуженных военачальников.
Меня, да и других поражала, глубоко уязвляла и позиция Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами страны, Председателя Совета Обороны, президента СССР М. С. Горбачева, который отступился от своего помощника, Маршала Советского Союза, широко известного во всем мире.
Мне пришлось быть вместе с Сергеем Федоровичем в США. Я видел, как американские военные, Р. Рейган с уважением и вниманием относились к С. Ф. Ахромееву. С почетом его встречали и тогда, когда он уже не был начальником Генерального штаба страны. И вот теперь его отдали на съедение мелким крохоборам. Разве такое предательство президента не могло не нанести незаживающей раны ветерану, старому солдату в маршальских погонах? И разве не наплевательское отношение лидеров государства, не пожелавших проститься с ним, привело к тому, что над могилой С. Ф. Ахромеева так преступно и грязно надругались мародеры?
А ведь, как я уже сказал, маршал готовился уйти в отставку. Месяца за два до случившегося С. Ф. Ахромеев подал заявление президенту о своем уходе и откровенно сказал, что в сложившихся условиях третирования его, шельмования военных, поспешного, непродуманного, а главное, одностороннего разоружения не имеет права занимать пост рядом с президентом и не будет участвовать в разрушении армии и государства. М. С. Горбачев был озадачен таким поворотом дел и просил Сергея Федоровича повременить, поработать еще. В свое время он привлек С. Ф. Ахромеева в свой аппарат, полагая прикрыть его именем те не всегда оправданные уступки, которые делались на переговорах с США в то время. Он и не скрывал этого.
— Понимаешь, зачем он мне нужен? — откровенничал Михаил Сергеевич. — Пока он со мной, решать разоруженческие вопросы будет легче. Ему верят наши военные и оборонщики, уважают на Западе…
Маршал СССР Сергей Федорович Ахромеев подал заявление об уходе от Горбачева, но события повернулись так, что он ушел из жизни, не в силах изменить своим принципам, присяге, товарищам по оружию, вместе с которыми прошел боевыми дорогами тысячи километров, укреплял армию, воспитывая солдат и офицеров в верности Родине.
Обстановка в окружении М. С. Горбачева накалялась. Она уже давно не была творческой. Если и в прошлом меня тяготил казенный характер работы, то со временем это стало уже угнетать. М. С. Горбачев последние два года был раздражительным, он все чаще срывался, не мог управлять своими эмоциями. Реформы давно перестали продвигаться вперед. На верхних этажах власти велась борьба нечистоплотными методами. Я подумывал перейти куда-то в газету или журнал и ждал подходящего момента, чтобы попросить об отставке, хотя предполагал, что встречено это будет болезненно. Но нужно было на что-то решаться. Посоветоваться об этом я мог, пожалуй, только с академиком Л. Ф. Ильичевым. Судьба свела меня с ним в начале 60-х годов. Было это так.
Вызывает меня как-то главный редактор «Правды» П. А. Сатюков и, не глядя на меня — имел такую привычку при разговорах, — говорит:
— Ильичев Леонид Федорович просил ему порекомендовать несколько журналистов для работы с ним, так я назвал и вашу фамилию.
Видимо, по моему выражению лица он почувствовал мое недовольство. Откровенно говоря, я тогда не знал толком, кто такой Л. Ф. Ильичев, но понял, что меня могут оторвать от дела, которое я любил.
— Да вы успокойтесь, рекомендовал я многих, поопытнее вас и постарше, шансов у них больше, — рассудительно, спокойным голосом продолжал П. А. Сатюков, — но и вы тем не менее не отказывайтесь, если спросят, иначе неловко будет.
Так и пошли мы в ЦК, несколько человек. Поднялись на третий этаж основного корпуса, что окнами выходит на Старую площадь. Сидим, ждем. Вот очередь и до меня дошла. Вхожу в кабинет — светлый, просторный, с большим столом заседаний, крытым зеленым сукном, как это тогда было принято. Леонид Федорович сидит за большим столом, усаживает меня и начинает расспрашивать о моей подготовке в области политэкономии, истории КПСС, философии. Потом я узнал, что некогда он преподавал философию во Владикавказском сельхозинституте, многое знал о Тимирязевке.
Человек он подвижный, стремительный, порывистый, часто встает и прохаживается по кабинету. Приглядываюсь повнимательнее: роста небольшого, полноват и лысоват, но лицо симпатичное, глаза внимательные, ум острый, ироничный. Таким он мне запомнился и таким был до последних дней жизни.
Л. Ф. Ильичев вовсе не спрашивал, желаю ли я работать с ним и не говорил о том, что мне предстоит делать. Вел я разговор прямой и откровенный, совсем не желая понравиться. И около месяца оставался спокоен, видя, что мной никто больше не интересуется, поэтому был серьезно взволнован и огорчен, когда П. А. Сатюков пригласил к себе и показал решение о моем назначении в аппарат Л. Ф. Ильичева.
Это переворачивало не только мои планы, но по существу всю мою жизнь. Однако через несколько лет я вернулся в «Правду», а лет через 12 был снова «при-зван» на партийную работу, приблизившись к «кухне», где делалась самая большая политика сверхдержавы.
Был Леонид Федорович сам газетчиком, как говорят, до мозга костей. Отлично писал и редактировал материалы, как ответственный секретарь «Правды», блестяще вел редакционные летучки, на которые собирались все журналисты. Сам он болезненно переживал свой переход еще в 50-е годы в отдел печати МИД, а затем агитпроп ЦК КПСС. Обладал он и громадным опытом политической работы.
Когда я встретился с ним в конце 1989 или начале 1990 года и сказал о своих планах, он задумался.
— Мне кажется, в стране происходят некие крупные изменения, и видеть все это важно изнутри, а человеку пишущему особенно. Не торопись, подумай. Я тоже поначалу очень жалел, что мне пришлось уйти из печати. А потом понял, что в познании я приобрел, может быть, больше, чем потерял.
