Вячеслав Удовик - Воронцов
Сейчас получил от Булгакова твою записку на счет Хаджи-Мурата. Я об нем много напишу тебе на досуге; скажу тебе теперь только, что побег его не был premedite <замысленным> сначала, как это многие думают, а произошел от порыва дикой и буйственной души и видя себя в положении фальшивом и неприличном, под сильным подозрением от многих и с половинною только доверенностью от меня. А впрочем конец для нас был самый счастливый и для меня избавление тяжелой и весьма неприятной ответственности. С Шамилем он бы не ужился надолго, но, может быть, на время бы помирился и был бы для нас немаловажной причиной беспокойства. Человека ему подобного в Дагестане нет, не было кроме Ахверды-Магома, убитого в 1844 году, и, кажется, не будет..
45Коджоры, 25 июля 1852 г.
Я получил дня три тому назад письмо твое, любезный Алексей Петрович, от 3-го июля и спешу тебя за оное благодарить. Из Боржома, где я был шесть недель, я не писал к тебе более потому, что ждал развязки весьма важного для нас дела на Лезгинской линии, а в последние дни не имел ни минуты свободной: ибо, кончив воды, я поехал в Ахалцых, на угольные копи, недавно вблизи найденные, и в Ахалхалаки, где я до того еще не был; потом из Гори поехал в Уплисцихе, где прелюбопытные древнейшие пещеры, по уверениям ученых троглодические, был у старика Еристова в Атенах и оттуда на стеклянный завод Элизбара Еристова, единственный за Кавказом, и вверх по Атенскому ущелью до прекрасной старинной церкви Сиона, не меньше в размере Тифлисской и весьма примечательной конструкции. Оттуда я поехал в Тифлис по новой дороге по правому берегу Куры, которая будет почтовая, как скоро будут готовы около Гори строющиеся два моста, один выше, другой ниже впадения Ляхвы. Из Тифлиса же, чтобы уйти как можно скорее от несносных жаров, я приехал сюда на Коджоры, куда еще в 1846 году я перенес часть весьма плохих строений, сделанных моими последними предшественниками в Приюте, по дороге от Тифлиса в Манглис: они всегда там проводили часть лета с большим беспокойством для себя и для всех имеющих с ними дела. От Тифлиса до Приюта более 35 верст по ужасно плохой дороге; поехать туда и воротиться в один день почти невозможно и останавливаться там негде, кроме казенных домишек и барак, сделанных для штаба, канцелярии и адъютантов.
Между тем я узнал, что в урочище Коджоры, в 12 верстах от Тифлиса, грузинские цари любили иметь летний лагерь; климат здесь лучше, нежели в Приюте, а так как я не хотел опять строить здесь дома и помещений, то я перевел только часть меньше других гнилую, принадлежавшую лично покойному Нейгардту; а с казенною землею около 100 десятин у этого урочища я сделал то, что мне так удалось 20 лет перед тем на южном берегу Крыма с урочищем Магарачем: роздал участки в 5 или 6 десятин с условием что-нибудь выстроить и что-нибудь посадить, и составилась прекрасная колония, около 20 маленьких имений, l’/г ч. верхом шагом от Тифлиса, поправил дорогу, ведущую сюда, так что можно приезжать в экипажах, и это место сделалось общее спасение для желающих избегнуть Тифлисский жар, и большая часть строителей отдает эти дома в наем с весьма большею выгодою против суммы, употребленной на постройку. Сын мой был один из первых, который взял участок и выстроил и посадил хороший сад; жена его теперь тут живет и будет жить до конца августа, а потом поедет в Тифлис, где надеется родить в ноябре. Сын мой на днях отправляется в полк и воротится в Тифлис в конце октября.
Вот все, что касается до меня и до моих. О делах военных и прочее ты увидишь все подробности в газетах; по милости Божией все шло и идет хорошо, и все предприятия Шамиля и его наибов кончились к их общему стыду и к нашей большой выгоде. Всего примечательнее и полезнее, что случилось на Лезгинской линии, где глупое и совершенно несчастное предприятие Даниель-Бека дало нам и возможность, и решительную волю кончить важнейшее дело переселения на плоскость всех жителей верхних магалов. Я еще в 1850 г., будучи на месте, видел необходимость этого дела, но так как мера казалась крутая и по другим обстоятельствам не мог это выполнить. Теперь Даниель-Бек сам дал на то сильный повод. И дело сделано в пять или шесть дней без всякой с нашей стороны потери; около 1500 дворов, живущие в 15 деревнях перешли и сами помогали истребить свои селения, проклинают Даниель-Бека, но сами признают, что оставаться там им невозможно. Кроме летнего времени мы их защищать не могли, а они принуждены были помогать всем качагам и партиям неприятельским, идущим или сильно, или слабо для грабежа на плоскость; а еще кроме того они платили ежегодно Даниель-Беку 12 000 рублей, которые он делил с Шамилем. По всем известиям Шамиль ужасно сердится на Даниель-Бека за его необдуманное предприятие и весьма растревожен потерею целого края, коего жители по принуждению ему во всем помогали и хоть нам платили положенную подать, но ему платили больше.
О сыне генерала Ховена я достану и пришлю тебе справку и все сделаю возможное по твоему желанию и для утешения почтенного его отца.
46Ейск, 18-го сентября 1852-го г.
Любезный Алексей Петрович. Я думал, что из Ейска найду минуту свободно и подробно писать к тебе; но здесь, как почти везде, в этом опять ошибся через большое количество людей всякого рода и звания, которые меня ожидали и в эти два дня ко мне приехали; не хочу однако же выехать из Кавказа, не написав тебе несколько слов и отвечать хотя на два или три пункта твоих последних писем. По делу Ховена посылаю тебе справку из корпусного штаба и прибавлю только, что кроме милостивого обещания начальника штаба я сам займусь этим делом и коли нельзя, как кажется, кончить мягче, то по крайней мере по желанию твоему я постараюсь доставить ему случай подраться рукопашно с чеченцами, заслужить опять производство и, может быть, вместе с тем сделаться порядочным человеком. — Об Дурове я сделаю все, что могу, и из Крыма напишу тебе то, что покажется возможным и кому о нем писать, лишь бы только не старому твоему приятелю Закревскому, с которым я всякой переписки убегаю как огня. Я ему писал, даже дружески, насчет несчастного генерала Нестерова, но кроме глупых формальных бумаг ничего от него не получил и не знаю даже, удостоил ли он когда-нибудь своим визитом этого всеми любимого и всегда отличавшегося кавказского воина. Ты можешь на меня сердиться, но скажу тебе, что приятель твой мог бы быть хорошим комиссариатским чиновником, а по безрыбью и порядочным дежурным генералом, но он не рожден и не воспитан быть генерал-губернатором в Москве, даже в теперешнем фабричном положении этого древнего города. — Дурова я теперь видел в Кисловодске, и он знает, что я все сделал, что могу в его пользу.
