Фернандо Пессоа - Книга непокоя
Неисповедимы пути вдохновения. Оно приходит от вскользь брошенного слова, от запаха, рождающего воспоминание…Так случилось, что «Книга непокоя» – интереснейшее исследование необъятной территории, которую она охватывает, родилась из одного слова: «desassossego» – «непокой», которое взволновало Фернандо Пессоа в 1913 году, скорее всего 20 января. В этот день он записал на отдельном листке стихотворение:
Сердце, верный спутник мой,
На ладони предо мной.
На него взглянул, дивясь,
как на лист, где жилок вязь.
С ужасом взглянул – смотреть
Так бы мог познавший смерть,
Тот, кого томит тревогой
Лишь мечта, а жизнь – немного.
Стихотворение называлось «Dobre», что можно перевести как «погребальный звон», но и как «удвоенный». На том же листе, перевернув его горизонтально, Пессоа написал большими буквами: «O titulo Desassossego» – «Название Непокой». Речь идет о слове одновременно и обыкновенном, и загадочном, богатом оттенками значений и не имеющем точного эквивалента в большинстве других языков, даже в таком близком португальскому, как испанский язык. «Livro do Desassossego» можно перевести на русский язык и как «Книга беспокойства», и как «Книга неуспокоенности», и как «Книга тревог». Я выбрала – «Книга непокоя». Уже после окончания перевода узнала, что словенский перевод этой книги носит сходное название: «Knjiga Nespokoja».
Вначале Пессоа сам не знал, чему он даст название «Книга непокоя», были мысли озаглавить так книгу стихов. Но уже весной 1913 года Пессоа записывает, что это будет книга прозы, а в июне-июле Пессоа посылает в журнал «Орел» («Águia») текст под названием «В Лесу Отчуждения», который и был опубликован в августе того же года с указанием, что отрывок взят из «Книги непокоя». В последующие 16 лет ничего из этой книги не было опубликовано, но работа над нею не прекращалась. В сентябре 1914 года Пессоа пишет своему другу Арманду Кортеш-Родригешу, что эта работа, которой он болен, самым ужасным образом будто «пишет себя сама». И в другом письме добавляет, что состояние его духа заставляет его, вопреки собственному желанию, работать над этой книгой, однако «все – отрывки, отрывки, отрывки…»
И действительно, большинство фрагментов «Книги непокоя» представляют собой отрывки. Насыщенные необычными образами, выписанными оригинально и тщательно, они содержат также пробелы, оставленные в ожидании еще не найденных слов и целых фраз, необходимых для выражения какой-то идеи, завершения визуального описания, продолжения определенного ритма. Порой Пессоа, наоборот, оставляет несколько вариантов, не найдя сло́ва, какое бы полностью его удовлетворило. Некоторые отрывки – просто наброски или комплексы связанных между собой, но еще не оформленных художественно идей. И автор редко возвращался, чтобы исправить, дополнить, оформить ранее написанное, он был слишком захвачен раскрытием новых идей в новых текстах. У него даже не было отдельной тетради, в которой бы он записывал материалы «Книги беспокойства». Он писал свои фрагменты то на бумаге, взятой в конторах, где работал, то в кафе, которые обычно посещал, на отдельных листочках, конвертах, на листках, вырванных из записных книжек, на карточках, на обратной стороне листов с объявлениями, писал их в разное время и в разных местах. Для Пессоа была характерна беспорядочность почти во всем универсуме его творчества, но в «Книге непокоя» эта беспорядочность становится предпосылкой, без которой книга не соответствовала бы его беспокойному, тревожному гению.
Первые отрывки наполнены блеском пост-символической эстетики, что следует даже из их названий: «Легенда об Империи», «Мадонна Тишины», «Симфония одной Беспокойной Ночи». Один из самых ранних и фрагментарных отрывков – «Перистиль», Пессоа хотел сделать его входом в свою «Книгу». В самом начале этого отрывка он писал: «В те часы, когда пейзаж – это яркое сияние Жизни и мечта – всего лишь процесс мечтания, я поднял, о моя любовь, в тишине моего непокоя, эту странную книгу, похожую на открытые ворота, ведущие к заброшенному дому.
Я собрал, чтобы написать ее, души всех цветов и мимолетных моментов всех песен всех птиц, сплел вечность и застой. Ткачиха… я сидел у окна моей жизни, и забыл, что ты жила и была, ткала саван, чтобы надеть на мою скуку, и покровы из целомудренного льна для алтарей моей тишины…
И я предлагаю тебе эту книгу, потому что знаю, что она прекрасна и бесполезна. Ничему не учит, ничему не заставляет верить, ничего не заставляет чувствовать. Ручей, бегущий в пропасть? – пепел, что развеивает ветер, и не плодородная и не вредная… – я отдал всю душу написанию ее, но не думал о ней, когда писал, а думал лишь о себе, что я печален, и о тебе, что ты – никто.
И потому что эта книга – абсурд, я люблю ее; потому, что бесполезна, я хочу ее дать тебе; и потому что ничему не послужит это желание ее тебе дать, я ее тебе даю…» Он обращается в этом отрывке к некоему существу, абстрактно женственному и вечно непорочному. Видимо, о ней же говорит автор в «Мадонне Тишины» и в «Лесу Отчуждения».
Но уже к 1918 году, ко времени написания отрывка «Случайный дневник», центр тяжести «непокоя» сдвигается: он уходит от вневременных пейзажей духа к интимному в жизни и душе самого рассказчика, к его «здесь и теперь». В «Случайном Дневнике» он пишет: «О, большие горы в сумерках, улицы, почти узкие в лунном свете, иметь вашу бессознательность той… вашу духовность – только от Материи, без внутреннего мира, без чувствительности, без того, к чему можно было бы приложить чувства, или размышления, или непокой своего духа! Деревья – настолько всего лишь деревья, с их зеленью, такой приятной для глаз, такие внешние для моих забот, моих сожалений, такие утешители моих печалей, потому что вы не имеете ни глаз, какими бы вы их разглядывали, ни души, которая, разглядывая меня посредством этих глаз, могла бы их не понять и насмехаться над ними!»
Большинство из ранних фрагментов книги имеют названия, но начиная с 1915 года названия почти исчезают, а записи становятся более похожими на дневниковые, заполненные мыслями и волнениями человека, которому около тридцати, для которого привычно «думать эмоциями и чувствовать разумом». Пессоа называет этого человека Висе́нте Ге́деш. Личность его не настолько детально прорисована, как личности, например, самых известных гетеронимов (т. е. созданных воображением Пессоа авторов) Пессоа – Алберту Каэйру, Рикарду Рейша, Алвару де Кампуша. Висенте Гедеш появился в жизни Пессоа еще до 1910 года, он был поэтом, прозаиком и переводчиком. Но Пессоа сделал характеристику Гедеша конкретнее только тогда, когда тот стал автором «Книги непокоя». Подобно своему создателю, Гедеш одинок, сдержан, даже скрытен, аристократичен внутренне, обладал ясным умом. Он рассказывал на страницах книги о своих безуспешных попытках найти истину посредством метафизики, научных знаний, в том числе социологических. Описывал непокой, характерный для мировосприятия его поколения, как результат свободного, вплоть до разнузданности, мышления предыдущих поколений, разрушившего моральные, религиозные и социальные основы европейского общества, не оставив ничего прочного, за что могли бы держаться потомки.
