Борис Григорьев - Повседневная жизнь советского разведчика, или Скандинавия с черного хода
Все это было, конечно, грустно, но нисколечко меня не удивило — история взаимоотношений с «чистыми» соседями изобилует подобными примерами. Пока представители Службы находятся при исполнении своих обязанностей, с ними считаются, их уважают, но как только что-то происходит, отношение «чистых» круто меняется, они начинают вести себя довольно беспардонно и пользуются малейшим случаем, чтобы унизить коллегу, перед которым еще вчера трепетали и лебезили. Полагаю, что это нормальная реакция тех, кто неискренно вел себя в прошлом. Пресмыкание требует мести пресмыкающегося к объекту пресмыкания.[84]
Как бы то ни было, наша подготовка к отплытию с архипелага продолжалась с поправкой на возникшие не по нашей вине трудности. Я мог бы отправить депешу в Центр и призвать к порядку директора с консулом, но решил не мелочиться и справиться с ситуацией своими силами. Тем более что рядом оказались много сочувствующих и желающих помочь.
Заезжие с материка люди пугали нас рассказами о том, что в стране полный хаос, развал и отсутствие товаров. Поэтому мы стали заблаговременно покупать в Лонгиербюене бензин и заполнять им соответствующие емкости. Он потребуется для перегона машин из Мурманска в Москву. Часть бензина приобрели в Баренцбурге, несмотря на запрет директора. Упаковочный материал добыли без ведома Соколова, благодаря своим личным связям. Аналогично организовали снаряжение и погрузку катера на лафет. Одним словом, мы уверенно смотрели в будущее и держались как могли, приближая день отъезда.
В апреле на Шпицберген прилетела королевская чета. В соответствии с традицией только что коронованный король Харальд в рамках так называемой эриксгаты, знакомился со своими подданными, и сюссельман Шпицбергена пригласил на устраиваемый по этому случаю прием несколько человек из Баренцбурга и Пирамиды. В числе приглашенных был и я с супругой, однако вылететь в Лонгиербюен мне было не суждено. Перед отлетом ко мне явился консул Еремеев и сухо сообщил, что мест на вертолете нет. Через несколько часов в Баренцбурге появился вертолет из Лонгиербюена, и сюссельман любезно предложил в нем только одно место для жены — салон вертолета действительно не позволял брать еще одного пассажира. Жена отказалась без меня участвовать в «королевском» приеме, но зато ей удалось попрощаться с норвежским поселком и многочисленными норвежскими друзьями.
На «отходную» к нам пришел Е. М. Зингер — больше никто не захотел или не осмелился. Евгений Максимович за свою бытность на Шпицбергене много натерпелся от дуроломства директоров и вызвался нам помочь с присущей ему комсомольской горячностью. Он-то со своим УАЗиком и помогал нам грузиться и перевозить вещи на корабль, стоявший под загрузкой на причале Баренцбурга. Капитан был заранее предупрежден о пассажирах из консульства и выделил в наше распоряжение свободные каюты.
За несколько часов до отхода судна мы прибыли в полном составе на причал и, отдав команде грузчиков необходимые распоряжения, прошли в наши каюты, чтобы вместе с Евгением Максимовичем и новым секретарем консульства Таратенковым выпить на «посошок». Не успели мы как следует расположиться, как в дверь постучали. В проеме стоял матрос:
— Капитан просит вас пройти к нему.
Я последовал за матросом, который провел меня в капитанскую каюту. В каюте кроме капитана находился А. Соколов. При моем появлении они прервали разговор, а директор рудника стал упрямо сверлить глазами ковер капитанского жилища.
— Вы знаете, Борис Николаевич, — смущенно начал капитан, — у нас возникли проблемы.
— Какие?
— Мы не сможем взять на борт ваш катер. Вы знаете, он довольно громоздкий, тяжелый… У нас нет крепежа, так что мы боимся, что его сможет смыть волной. Баренцево море сейчас неспокойное, знаете… Гм…
— А как с автомашинами?
— Никаких проблем. Все погружено, принайтовлено — можете посмотреть.
— Я вам охотно верю. Так закрепите и катер, как можете. Если его, паче чаяния, смоет в море, мы никаких претензий вам предъявлять не будем. Даю честное слово. Могу дать в этом расписку.
— Нет, катер я на борт взять не могу.
— Почему?
— Не могу и все. Большая ответственность… — Капитан искоса бросил взгляд на Соколова. Тот плотоядно улыбнулся, но ничего не сказал. Было, как в майский шпицбергенский день, ясно, что директор решил явочным порядком овладеть катером и не допустить его отправки на материк. Для этого он и пришел к капитану и уговорил его под надуманным предлогом не брать катер. Капитан был подневольным человеком и уступил. Позднее, по прибытии в мурманский порт, механик или штурман корабля подтвердил мне эту версию.
Что было делать? До отхода судна оставалось часа полтора-два. Решение принимал, конечно, мой сотрудник, приобретший катер. Он кинулся к капитану, но вернулся ни с чем. Посовещавшись, мы решили отбуксировать его обратно в консульство. Мы впрягли в прицеп зингеровский «батон» и поехали в замок Иф. Расстояние было небольшое — всего около километра, однако дорога шла все время в гору, а «батончик» грозил того гляди развалиться сам, не то чтобы вести еще и тяжеленный катер с прицепом.
Но Бог миловал, мы благополучно добрались до подножия Мирумирки, впопыхах, чувствуя на себе чьи-то взгляды из зашторенных окон, отцепили прицеп и погнали обратно на корабль. Сразу после нашего возвращения капитан подал команду отдать швартовы.
Мы поднялись на борт углевоза и посмотрели вниз на причал. Рядом со своим жалким «батоном» стоял испытанный друг, настоящий полярник и мужчина Евгений Максимович Зингер. Он махал нам шапкой и что-то кричал, но в это время углевоз дал гудок, и мы не расслышали его слов. Он вытер рукой глаза — вероятно, в глаз попала угольная пылинка, махнул еще раз шапкой и полез в УАЗ. Рядом с ним стоял и Сережа Таратенков, которому мы поручили караулить чужую частную собственность. (Забегая вперед, сообщу, что вызволить из Баренцбурга катер моему сотруднику так и не удалось. Таратенков примерно выполнял обязанности сторожа до конца своей командировки. Что стало потом, неизвестно. Известно только, что директором баренцбургского рудника, а значит, и хозяином жизни в Баренцбурге, до сих пор остается Александр Сергеевич Соколов.)
Причал уплывал от нас и сливался с берегом. В груди теснились противоречивые чувства: было жаль так покидать Баренцбург и расставаться со своим прошлым — а оно всегда прекрасно. С другой стороны, было чувство облегчения, что все хлопоты и невзгоды позади.
За кормой по серому склону крутого баренцбургского берега зеленой букашкой полз УАЗик Е. М. Зингера.
