Юрий Ветохин - Склонен к побегу
Таким образом получалось, что только при условии, что все объективные обстоятельства окажутся благоприятными, мой план мог быть осуществлен. Если хотя бы одно обстоятельство будет неблагоприятным, меня ожидала неудача. Вывод нельзя было назвать утешительным.
Вспоминая теперь тот период, я могу четко сформулировать то, что я мысленно искал, хотя и не умея еще выразить в словах. Я искал какое-то утешение, какую-то альтернативу бескомпромиссному слову «неудача» в случае неблагоприятных обстоятельств.
Если кому-либо на теплоходе был интересен этот седой и немолодой человек, то он наверняка обратил внимание на то, как я ходил по палубам, погруженный в размышления, ничего и никого не замечая вокруг себя.
Но вдруг нечто извне вывело меня из этого состояния. Это нечто была музыка, точнее песня Высоцкого. На носу теплохода, куда я случайно забрел, на шезлонгах удобно устроились два туриста. Перед ними стояла бутылка вина и магнитофон. Вот из него-то и раздавался хриплый голос уголовного барда. Я никогда не любил Высоцкого. Его полублатные песенки, приспособленные ко вкусу уголовников, вызывали у меня отвращение. Но сейчас слова незнакомой песенки явились для меня каким-то откровением:
Я иду без страховки
Вправо шагнешь — упадешь!
Влево шагнешь — пропадешь!
А я все иду без страховки…
пел Высоцкий о каком-то циркаче-канатоходце.
«Но ведь песня-то про меня! — сразу подумал я. — Это я сегодня пойду без страховки. Это я пропаду, если оступлюсь!» Эта песня была ответом на все мои сегодняшние размышления. Нелепо искать альтернативу бескомпромиссному слову «неудача» — ее нет. «Влево шагнешь — пропадешь!»— все тут! Люди ходят без страховки и я тоже сегодня пойду без страховки! Эта песня вдруг оказалось той точкой над «i», тем последним штрихом, который завершил разработку плана побега.
Теперь я был готов к побегу не только технически, но и психологически. Теперь я знал необходимость риска и я знал степень риска. Если до этого момента я еще колебался, взвешивая все «за» и «против», то теперь я знал точно: «сегодня ночью я совершу побег и страха не будет».
Мне стало совсем легко. Я отошел от туристов с их магнитофоном и пошел в библиотеку, где сыграл две турнирных партии в шахматы. То обстоятельство, что обе партии я выиграл, показало мне, что мой дух окреп, я спокоен и мобилизован. Остаток дня я провел в праздной лени: читал роман Писемского, наблюдал издали Праздник Нептуна. Хотя я был далеко от самой «сцены», но случайно забредший «черт» из свиты Нептуна вымазал меня красной и зеленой краской. Не сердясь и не обижаясь я пошел в бассейн и старательно смыл с себя краску. Потом был «банный день». На всем судне дали без ограничений холодную и горячую воду. Я не пошел в душ, а вымылся с ног до головы прямо в каюте («Как перед боем», — подумалось мне).
После ужина, где я умышленно отказался от десерта, я вышел снова на палубу. Смеркалось. За день северо-западный ветер снова подогнал судно ближе к острову и теперь остров находился километрах в 25 от нас.
Появившиеся с наступлением темноты звезды весьма порадовали меня. Все было так, как и накануне, то есть «все звезды по своим местам». «М»-образное созвездие Кассиопеи — мой первый ориентир. От него 90° вправо две низко висящие звезды. Одна — очень яркая, другая под ней — слабая. Вот на эти две звезды я должен плыть. Под ними остров. Заметив все это, я ушел к себе в каюту. Бабкин уже был там и переодевался. Мой сосед по каюте был ярким представителем так называемой «советской» интеллигенции, которая отличается от обычной интеллигенции тем, что в ущерб своей основной специальности, очень хорошо знает марксистско-ленинскую теорию.
Кандидат наук, каких в СССР много, Бабкин работал в одном из совхозов в пригороде Ленинграда. С самого начала он произвел на меня впечатление недалекого, малообразованного, не умеющего самостоятельно мыслить человека. Да и внешность его была несимпатична: огромное брюхо выдавало пьяницу и чревоугодника. Сразу после первого знакомства, когда я отказался пить с ним спирт, что в СССР само по себе уже подозрительно, так как встречается исключительно редко, он заговорил о политике. Сначала я отмалчивался, отделывался односложными «да» и «нет», но наконец его пьяные пропагандистские дифирамбы надоели мне.
— Вы все говорите цитатами из передовиц газеты «Правда», — заметил я ему. — На это способен даже компьютер. А есть ли у вас что-нибудь свое, что вы придумали сами?
Бабкин обиделся и заявил:
— Я вижу, что вам не нравится газета «Правда». В другой раз сосед заговорил об убежавших недавно из СССР фигуристах Протопопове и Белоусовой и стал ругать их.
— Как это глупо! — опять не выдержал я. — Вы не знаете людей, не знаете причин их эмиграции и слепо поносите их. Между прочим, все люди — разные. Причины эмиграции — тоже разные, а советская пропаганда обвиняет всех эмигрантов в одних и тех же грехах. Этого даже теоретически быть не может. Следовательно, все обвинения — наверняка клевета.
Вот тогда он и заподозрил меня. Я сразу это понял, когда он спросил:
— Вы так здорово плаваете в бассейне, не обращая ни на кого внимания! А где вы учились плавать?
А потом еще:
— Вы и с аквалангом могли бы плыть?
Это уже был явный намек. Все советские дилетанты почему-то считают, что акваланг — нечто вроде подводной лодки. Это якобы какой-то двигательный аппарат, который может помочь бежать с корабля даже не умеющему плавать. Помню в связи с этим разговор двух девиц из ленинградского бюро путешествий. Одна девица говорила с апломбом другой:
— Таможенный досмотр во Владивостоке делается для того, чтобы выявить, не собрался ли кто из туристов бежать с корабля. Не будь досмотра — возьмет такой беглец с собой акваланг — и уплывет в Японию или на Филиппины. Кстати, даже смешно сказать: свободная продажа аквалангов в СССР запрещена. Для покупки акваланга надо иметь специальное разрешение КГБ. После разговора с Бабкиным я понял, что с ним надо быть осторожнее и в ответ на его дальнейшие попытки завязать беседу со мной на подобные темы, я просто отмалчивался. В этот вечер Бабкину было некогда и сказав только, что он — в ресторане, толстопузик захлопнул за собой дверь. Я достал плавки, вложил в карманчик военный билет, фотокарточку родителей, маленький перочинный нож, деньги и носовой платок, который должен был служить для защиты головы от солнца на тропическом острове. Едва только я надел чулки и плавки и лег на койку, закрывшись простыней, как в дверь заглянула любовница Бабкина, та самая бойкая женщина в дорогом манто, которая командовала нами по дороге:
