Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы
И Василию захотелось взять ее маленькую, твердую руку, подержать в своей широкой ладони… Пусть говорит, он одобрит любое ее решение, но пусть будет оно таким, чтобы в ее жизни осталось место и для него, Василия… Сказать ей об этом? Сейчас? Сию минуту? Но он совершенно не знал, как это сделать, какие для этого нужны слова. Может, она рассердится, не захочет вообще с ним разговаривать?
«Да и что я ей? Старый старик, калека, а она вон еще какая… красивая?»
А Клавдия продолжала молча глядеть в тусклое стекло окна.
И вдруг там, в стекле, встретилась с ним взглядом: он смотрел на нее пристально, напряженно, чуть сощурив глаза, словно издалека.
Этот взгляд смутил ее до слез. Не потому, что был недобрым, враждебным – совсем, наоборот: на обрубленном темноватом лице Василия светилось выражение такого откровенного, простодушного восхищения, что Клавдия невольно на мгновение зажмурилась.
«Господи, – подумала она, – разве так бывает? Еще даже суток нет, как мы знакомы, а будто знаем друг друга сто лет»…
Открыла глаза, снова встретила тот же взгляд и невольно радостно улыбнулась ему навстречу. И тут же ужаснулась:
«Стыд какой! Что он обо мне подумает!..»
«Чего это она? – всполошился Василий, видя, как резко изменилось выражение ее лица. – Плохо обо мне подумала? Да нет, не девчонка ведь, должна уж про людей понимать…»
Клавдия встала, взяла мыло, полотенце и, не глядя на Василия, вышла из купе.
«Рассердилась, – подумал Василий. – Да на что же?»
Клавдия вернулась умытая, посвежевшая, но тревожное ожидание чего-то непонятного продолжало волновать ее. Она уселась так, чтобы больше не отражаться в стекле окна, но в узком купе, конечно, невозможно было стать совсем невидимой или незаметной.
Василий понимал – ей не хочется, чтобы он на нее смотрел, но удержаться не мог и изредка, исподтишка все же поглядывал на нее.
«Вот как странно в жизни случается, – думал он. – Годами с человеком встречаешься, а не заденет он тебя, не тронет ни мысли, ни сердца, – так, прохожий. А бывает, несколько часов человека видишь, а мнится – всю-то жизнь с ним прожил. Как это так получается?»
Клавдия и Василий молчали, и почему-то обоим было неловко.
И оба понимали, что думают они сейчас об одном и том же.
«Вот дура, – корила себя Клавдия. – Про себя я все ему разболтала, а об нем знаю, что вдовый, да войну воевал… Ну и что? Пусть и не знаю… а вижу, какой он человек… Неужто все так и пройдет? Кончится дорога и все? Больше я его не увижу?!»
«Не научился я с женщинами по-хорошему разговаривать, – с грустью подумал Василий. – Неужто вот так – доедем до места и разойдемся? И больше не повстречаемся?»
«А вдруг он пьяница? – ужаснулась Клавдия. – Я ведь про мужа своего сперва не догадывалась, что пьет… А этот? Да нет, не похоже. Этот… надежный… Надежный? Мне-то к чему это знать? Что смотрит на меня эдак… ласково, так может, я все сама себе выдумала? Что это я? Старуха, а вот что в голову лезет!»
Она выпрямилась, сердито глянула на Василия, прихмурила почти невидимые, светлые брови, но, увидев его перетревоженное, взволнованное лицо, неожиданно для себя самой доверчиво и открыто улыбнулась.
И тот час он отозвался на эту улыбку.
– Красивая вы, Клавдия Алексеевна, – радостно сказал он. – Когда вот так улыбаетесь…
Она вспыхнула. У нее покраснела даже шея.
– Скажете тоже! – прошептала она. – Старухе – такие слова!
– Да как вы можете?! Вы мне совсем молодой глядитесь.
– Мне пятьдесят шестой… Что это вы, право?
– Ну и что? Ну и что? Иной человек, если сердце у него доброе, до самой старости красив бывает, а вы…
– Скажете…
Замолчали, но в этом молчании уже не было той тяжести и смущения, что сковывали их минуту назад. Напряженность исчезла, словно легкий сквозняк пронесся по купе и очистил воздух.
– Хочу с вами посоветоваться, – неожиданно проговорила Клавдия. – Про жизнь… про свою будущую жизнь…
– Помилуйте, какой же я советчик. Я свою-то жизнь не знаю, правильно ли прожил.
– Так мужчина бабе всегда присоветует…
– Попробую, может, смогу.
– Я вот что… Нет, не так… Мне одна мысль в голову вступила. Думаете, меня с койки кто-то гонит? Да нет же. Говорят, живи, Клавдия, хоть до самой смерти! Да что ж, думаю, буду я как собака, всегда у чужого порога тулится?
Василий вдруг сильно заволновался, но не решался произнести то, что ему сейчас хотелось сказать.
Клавдия не заметила его волнения.
– Да так ли я решила, не знаю, – продолжала она задумчиво. – Хочу уехать на родину, под Гатчину, в деревню, купить какой-нибудь заброшенный дом. Я денег накопила, целых шесть сотен. Думаете, хватит? Теперь в деревнях, говорят, много домов брошенных… И хочу я в колхоз вступить. Как считаете – примут? Я ведь здоровая, еще годов десять проработать смогу… Примут? Не скажут – стара, мол, своих старух девать некуда?
– Как вы, право об себе понимаете. Какая же вы старуха! Можно сказать – невеста! – несмело улыбнулся Василий.
– Вам шуточки, а я всерьез посоветоваться хотела, – обиделась Клавдия.
– Так и всерьез.
– Ладно вам. Пора спать укладываться. Ночь.
– Хорошо, – покорно согласился Василий. – Я пойду, покурю, а вы тут располагайтесь.
Клавдии стало чуть-чуть неприятно, что он так быстро согласился закончить разговор. Она встала, начала разбирать постели.
Когда Василий вернулся, Клавдия все также сидела, опершись локтями о столик. Обе постели были разобраны, но ложиться, по-видимому, она не собиралась.
– Может, еще чайку попьем? – неловко предложила она.
– Спит проводница. Будить-то жалко, сон у них малый – на каждой станции подниматься надо. Пусть отдыхает…
– Ладно. Пусть.
Василий сидя пристроился на своей застеленной полке. Лампа в купе внезапно притемнилась, заголубела, лицо Клавдии в окне потускнело, стало едва видным. Свет придорожных огней как бы пронизывал ее отражение, и казалось порой, что оно уносится вслед за светом, исчезает, тает…
Незаметно Василий задремал, Очнулся, увидел, что Клавдия крепко спит на своей полке, до шеи прикрывшись одеялом. Губы полураскрыты, будто она вот-вот улыбнется. Лицо ее казалось Василию необыкновенно милым и таким своим, близким, словно он всю жизнь видел ее спящей и всегда оберегал ее сон.
«Снится, видно, что-то хорошее, – думал Василий. – Может, ребятишки, что звали ее мама Клава… А счастья-то она видела в жизни не так уж много. Одинокая…»
И в первый раз в жизни ему до боли захотелось сделать другого человека счастливым.
Он так и не прилег почти до самого утра. Все сидел и смотрел на спящую Клавдию. Ему почему-то казалось, что если он уснет, с ней обязательно случится что-нибудь нехорошее, какая-то неожиданная беда. И чем дольше он смотрел на нее, тем более ширилась в его сердце непривычная, непонятная жалость к этой малознакомой женщине.
