Борис Панкин - Пресловутая эпоха в лицах и масках, событиях и казусах
– Но вообще-то говоря, это звоночек…
Перед моим отлетом в Лондон послом Борис Николаевич позвонил мне и пожелал успехов на новой работе. Просил великодушно не забывать интересов России. Рекомендовал не огорчаться: «Шеварнадзя есть Шеварнадзя…»
Потом были два его визита в Лондон. Сначала он прилетел в самом конце января 92-го года – впервые за рубежом в новом качестве, всего на несколько часов по дороге в Нью-Йорк, где по инициативе английского же премьера предстояла внеочередная сессия ООН на высшем уровне – неформальная инаугурация нового российского лидера и вновь избранного генсека ООН Бутрос Бутрос Гали.
Накануне было достигнуто, пока в предварительном порядке, соглашение с Бушем относительно нового резкого сокращения стратегических ядерных вооружений. В аэропорту журналисты спрашивали российского президента, будет ли он требовать от Джона Мейджора сокращения британских ядерных потенциалов.
– Обязательно, – хорохорился Борис Николаевич. – А как же? Если Россия и США, надо чтобы все!..
Мейджор чувствовал себя неуютно. Боялся, что лейбористы разыграют эту карту против него в начинавшейся предвыборной схватке.
За столом переговоров я, руководствуясь чисто прагматическими соображениями, шепнул Борису Николаевичу, который и тут затянул было ту же песню:
– Стоит ли педалировать на этом? Арсеналы столь несопоставимы, что в практическом плане это мало что сейчас даст. Между тем англичане энергично разрабатывают программу по оказанию России существенной экономической помощи.
И он тут же сменил курс на 180 градусов. Не только не стал настаивать на своей идее, а, наоборот, нимало не заботясь о логике, заявил, к радостному удивлению британского премьера, что о таких пустяках и говорить-то не стоит.
И коль скоро уж был сделан премьеру такой подарок, президенту загорелось провозгласить об этом во всеуслышание.
Я ощущал, стоя рядом с ним на ступенях Даунинг-стрит, 10, что он с нетерпением ждет этого вопроса. Не дождавшись, он задал его себе сам:
– Вот вы почему-то не спрашиваете, а я вам скажу…
К следующему его визиту, уже официальному, трехдневному, в конце того же 1992 года, были подготовлены соглашения об использовании тех кредитов, которые в одностороннем порядке на льготных условиях предложила в январе Великобритания, а проще говоря, Мейджор. Надо отдать ему должное, он искренне хотел помочь России и Ельцину, к которому относился с тем же пиететом, что и бывшие диссиденты в Чехословакии. Может, чувствовал в нем родственную душу, потому что и ему пришлось свергнуть своего предшественника, точнее, предшественницу – Маргарет Тэтчер. А может быть, просто ему, как и ей, сказавшей, что Горбачев – это человек, с которым можно иметь дело, хотелось иметь своего выдвиженца в России?
Под надзором премьера, который убедил Ельцина направить кредиты на удовлетворение самых насущных нужд российского населения, сознательно вступившего на путь демократического развития, британские министры вместе со своими российскими коллегами разработали ряд масштабных проектов, среди которых были, например, кардинальная реконструкция московской телефонной сети, развитие газопромышленного комплекса в Уренгое, на севере Тюменской области.
На первой встрече двух лидеров все эти проекты были одобрены практически без обсуждения. На заключительной встрече предполагалось соглашения подписать.
Меж тем на состоявшейся в интервале встрече Ельцина с российскими и британскими деловыми людьми кто-то с российской стороны заразил Ельцина идеей, что хороши только несвязанные кредиты. И растолковал, что это означает. Откроют стране счет в банке – и приобретай что захочется. Иначе получится неравноправие, диктат.
Такого Борис Николаевич позволить не мог. При слове «диктат» или «нажим» он всегда «хватался за пистолет».
И вот на заключительной встрече, когда министры финансов доложили, что все позиции согласованы, и соглашения – что на что и сколько – лежали уже на столе для подписания, Борис Ельцин сказал:
– У меня есть два вопроса. По Уренгойскому комплексу. Первый – какова сумма кредита? Второй – это кредит связанный или несвязанный?
На первый вопрос ответить было легко.
– Сто шестьдесят миллионов долларов, – дуэтом провозгласили два министра финансов – Шохин и Хезельтайн, переведя для удобства фунты в баксы.
Со вторым произошла заминка. Ведь президент, по сути, спрашивал – масляное ли масло?
Хезельтайн напомнил, что не только уренгойская доля, но и весь почти миллиард долларов выделяются именно в связи с проектами, утвержденными сторонами. Оговорены фирмы и компании, которые принимают участие в сделках.
– Так что вопрос о связанности… – Он не закончил фразы, но все присутствующие, наверное, договорили ее про себя: – Просто не имеет смысла.
– Я считаю, что я ответа не получил, – протрубил Ельцин и повернулся к Шохину.
Пражская комедия повторялась сызнова.
Договорились сделать небольшой перерыв. Расселись группами по обе стороны стола. В делегации англичан, до которых стала доходить нелепость ситуации, царило легкое смятение, видно, Мейджор с Хезельтайном и сами себе не решались признаться, что высокий гость «не сечет».
На нашей стороне дело взял в свои руки Шохин. Ельцин вначале энергично перебивал его монолог все теми же «связанный, несвязанный», но, уразумев в конце концов, в чем дело, ухватился за спасительный якорь, брошенный ему министром:
– Ну, коли зашло так далеко, делать нечего, давайте подписывать. А вообще непорядок. В дальнейшем так, – он снова налил голос густотой, – берем кредит – и все!!!
– И все, – закивала и загудела российская сторона, и Шохин с облегчением дал сигнал своему английскому коллеге – можно подписывать.
Вопрос о том, сознавал ли российский президент, что он подписывал, явно волновал английскую сторону больше, чем российскую.
Так все, что я почувствовал в «раннем» Ельцине, дало и продолжало давать пышные всходы.
Его охрана, которая и в Лондоне уже была несопоставима численно с пражской, продолжала расти и превратилась со временем в целую армию.
Количество советов при нем и советников, которых он приучился менять как перчатки, тоже с трудом поддавалось исчислению. При всей своей внешней самовитости он все больше становился подвержен влиянию, эффективность которого была всегда прямо пропорциональна степени вхожести к нему того или иного «влияющего». И сильнее всех на него действовал в каждый данный момент тот, кто находился ближе других. Так дошло и до «Татьяниной точки» на документах, без которой Ельцин не подписывал ни одной бумаги.
![Дарья Ардеева - Запретные территории [СИ]](/uploads/posts/books/77022/77022.jpg)
