Симона де Бовуар - Сила обстоятельств: Мемуары
Я заявила врачу, что хочу уйти; с брюшным тифом, возразил он, в отеле меня не примут. Сестры Т., жившие в это время со всем семейством на вилле на берегу, предложили мне свой дом в Ресифи. Три дня я провела в комнате в старинном стиле, где воздух едва освежал примитивный и шумный кондиционер. Наконец доктор позволил мне выйти на улицу. После четверти часа ходьбы по улицам, где воздух показался мне густым, словно сироп, я в полуобморочном состоянии рухнула на террасе кафе; позже в Рио я дважды теряла сознание во время обеда с Амаду в привычной нам ресторации.
Кубинский поверенный в делах, отчаявшись дозвониться нам, сам приехал в Ресифи: Гавана настаивала, чтобы мы провели у них несколько дней. Единственный способ добраться туда — это сначала вернуться за 1600 километров в Рио. Удовольствие снова увидеть Амаду и Копакабану было испорчено моей усталостью, к тому же я испытывала тоску по родине, хотя Ланзманн повторил мне по телефону, что ультра хотят смерти Сартра.
В день нашего отъезда на Кубу по аэродрому к вечеру пронесся смерч; в зале ожидания ветер взъерошил пальмы в горшках и разметал бумаги. В течение нескольких часов, одуревшие, сонные, мы дожидались затишья. Наконец мы сели в самолет. Моторы изрыгали слишком много огня; это была одна из тех ночей, когда худшее кажется возможным. И вот в липких сумерках мы приземлились в Белене, нелепость снова очутиться там подтвердила мое предчувствие: этот континент — ловушка, из которой нам не выбраться. Успокоилась я, лишь обнаружив утром плоскогорье, зажатое между обрывистым берегом и бирюзовым морем: у наших ног расстилался Каракас. Мы приземлились. Когда мы пили кофе в буфете, я смотрела, как, отражая солнце, сверкают иллюминаторы, и не спускала глаз с самолета, который через час или два унесет нас от этих несчастных земель: между столами ходила старая женщина, она собирала корки хлеба, кости от отбивных, остатки яичного белка и заворачивала все это в бумагу, чтобы полакомить свою семью. К Сартру подошли студенты и попросили его задержаться на несколько дней в Каракасе: они были нам симпатичны. Венесуэла приходила в движение. Но нас ждали на Кубе, и мы горели желанием очутиться там.
К нам подошел служащий аэропорта: «У вас есть обратный билет? Ваш билет до Парижа? Нет? В таком случае вы не можете лететь: указание из Гаваны». — «Но мы приглашены», — возразил Сартр. «Докажите это». У нас не было ни гроша в кармане, чтобы оплатить обратный билет, и никаких официальных бумаг. Сверкающий самолет улетит без нас! Сартр позвонил в кубинское посольство и сражался с чиновниками аэропорта с такой яростью, что в конце концов добился своего. В последнюю минуту нам разрешили подняться в самолет. Мы так и не поняли причин этой задержки: кубинцы не принимали никаких мер против иммиграции.
Наконец-то берег остался позади! Наконец! Самолет пролетал над Ямайкой, и можно было подумать, что одним взмахом крыла мы вдруг добрались до Англии: зеленеющие газоны, коттеджи с бассейнами. Сартр, побывавший там, заметил, что на свете нет ни одной более зловещей колонии. И вскоре мы приземлились в Гаване, где нас встречали друзья и нарядные музыканты с гитарами.
Гавана изменилась: никаких ночных заведений, игорных залов, американских туристов. В полупустом отеле «Насьональ» совсем юные ополченцы, юноши и девушки, проводили съезд. Всюду — на улицах, на крышах — дежурили ополченцы. Через гватемальских дипломатов стало известно, что отряды кубинских эмигрантов и американских наемников проходили подготовку в Гватемале. Они попытаются высадиться на острове и от имени марионеточного правительства обратятся за помощью к США. Перед лицом такой угрозы Куба собиралась с силами, «медовый месяц революции» закончился.
Во время нашей беседы с интеллектуалами Рафаэль и Гильен, которые в апреле не произнесли ни слова, говорили во весь голос. По поводу поэзии Гильен заявил: «Любые формальные изыскания я считаю контрреволюционными». Они требовали подчинения правилам социалистического реализма. В частных разговорах писатели признавались, что невольно начали подвергать себя самоцензуре, каждый задавался вопросом: «Действительно ли я революционер?»
Меньше радости, меньше свободы; но в некоторых отношениях большие успехи. Кооператив, который мы посетили, намного опередил те, что нам довелось видеть раньше. В основном там выращивали рис, но интенсивными методами, повторно используя земли, где росли томаты и разные овощи. При помощи приехавших из города каменщиков крестьяне заканчивали строить деревню: удобные дома, кинозал, школы, спортивные площадки. Государственный магазин почти по себестоимости продавал продукты первой необходимости. Один завод обувной, другой томатных консервов работали непосредственно для кооператива; таким образом, на скромном уровне осуществлялось то, к чему стремились китайские коммунисты: связь сельского хозяйства с промышленностью. Крестьяне, казалось, более чем когда-либо поддерживали режим, но тревожились. Деревня находилась вблизи от того места, где предполагалась высадка. Руководитель кооператива, крайне возбужденный, с револьвером на поясе, сказал нам, что с нетерпением ждет сражения.
Вечером, накануне нашего отъезда, Сартр устроил пресс-конференцию. Перед самым ее началом один журналист из числа наших друзей шепнул ему, что отряды уже высаживаются в районе Сантьяго. Сартр тем не менее заявил в присутствии прессы, радио и телевидения, что не верит в немедленную интервенцию Америки: в разгар избирательной кампании республиканская партия не станет компрометировать шансы Никсона, взяв на себя ответственность за сомнительную авантюру. Вместе с журналистами из «Рево-люсьон» мы пошли ужинать в бар-ресторан бывшего «Хилтона», переименованного в «Гавану-Либре». Наши друзья то и дело вставали из-за стола, чтобы позвонить: новость о нападении подтверждалась. «Мы их выкинем», — мрачно говорили они. На следующий день слух был опровергнут, но это лишь отсрочка, считали все кубинцы.
Кастро мы не видели. А в день отъезда встретились с Дортикосом; это была годовщина гибели Камило Сьенфуэ-госа, почитавшегося почти так же, как Кастро, год назад его самолет упал в море. По улицам проходили шествия студентов, рабочих, служащих, женщин и детей, они несли венки и букеты, которые бросали в океан. Пока мы разговаривали с президентом, Хименес звонил секретарше Кастро: он находился в окрестностях Гаваны и просил подождать его. Невозможно, было шесть часов, самолет вылетал в восемь. Хименес отвез нас в отель, и мы поднялись за чемоданами. Собираясь спуститься, мы нажали на кнопку лифта, лифт пришел, дверцы открылись, появился Кастро в сопровождении четырех бородачей и Эдит Депестр. Он не утратил ни своей веселости, ни своей душевной теплоты. Кастро посадил нас в свою машину. Что мы видели? Чего не видели?