Рене Кастр - Бомарше
Эти куплеты вошли в финальную сцену оперы, дописанную Бомарше и озаглавленную «коронование Тарара». Новую версию оперы собирались представить на суд публики вечером в праздник Дня федерации, но многочисленные препятствия помешали воплотить эти планы в жизнь. Вначале рукопись «Тарара» с внесенными дополнениями представили на утверждение мэру Парижа астроному Байи; ознакомившись с ней, тот наложил следующую резолюцию: «Не вижу никакой опасности в том, чтобы дозволить постановку этого коронования и начать подготовку к ней, при условии, что г-н де Бомарше изменит и смягчит две строки, как он мне это пообещал.
22 июня 1790 год, Байи».
Чтобы читатель получил представление об умонастроениях, царивших в тогдашнем обществе, следует напомнить эти две строки, вызвавшие неудовольствие мэра:
У нас лучший из царей,
Клянемся умереть за него.
В своем окончательном варианте новая версия «Тарара» была показана в Опере лишь 3 августа 1790 года. Это был оглушительный провал: аристократы и патриоты, имея на то разные причины, дружно освистали «Тарара». Бомарше, желавший угодить всем сразу, в результате не угодил никому. Возмущение публики достигло апогея, когда в финале герой, преграждая путь солдатам, готовым убить тирана Атара, исполнил арию, в которой были слова:
Изменники! Забыли вы присягу?
Вы помнить долг царю должны!
Лафайет и Байи вынуждены были вызвать Национальную гвардию, чтобы восстановить в зале порядок.
Несмотря на многочисленные протесты, Бомарше оставил новую версию «Тарара» в форме конституционной монархии и даже посылал судебного пристава к актерам, отказывавшимся играть пьесу в таком виде, в котором она просуществовала до 10 августа 1792 года, после этой даты ни о какой монархии уже больше не могло быть и речи.
Но перевоплощения «Тарара» на том не закончились. После периода Террора Опера решила возобновить постановку. Бомарше, находившийся в это время в вынужденной эмиграции, передал через супругу протест по поводу постановки оперы в усеченном виде, а именно без ее оригинального пролога. Характер главного героя также был изменен на потребу дня, и, превратившись в республиканца, генерал Тарар вопрошал:
Трон! Друзья, что осмеливаетесь вы говорить?
Как можете вы, когда, к вашему счастью, тирания сгинула.
Вновь желать нового царя!
И на возражение: «А кто же может нами править?» — отвечал: «Закон!»
Научитесь пользоваться благом, которое посылает вам небо.
Скинув ненавистное иго,
Сохраните свою свободу.
Это была последняя постановка «Тарара» при жизни Бомарше, но опера еще дважды ставилась после его смерти: в 1802 году при Консульстве, с изменениями, текст которых не был найден, а потом, в 1810 году, в своем пятом варианте, когда Тарар вновь превратился в защитника монархии.
Более-менее стабильный успех «Тарара» и его неоднократное возвращение на сцену заставляют думать, что, несмотря на невыразительность музыки и слабость текста, основная идея и драматические перипетии этой оперы находили отклик у публики.
А как бы сам Бомарше отнесся к изменениям своей оперы, сделанным без его ведома? Одобрил бы их? Вполне возможно. Ведь, будучи фрондером на словах, он умел при необходимости польстить власти, и не секрет, что сцена коронования Тарара появилась именно потому, что Бомарше попытался таким образом вновь обрести популярность, утерянную с началом революции, популярность, которую подстегнула совершенно несвоевременная демонстрация им любви к роскоши во время постройки помпезного особняка прямо напротив Бастилии. Более неудачный момент для этого выбрать было трудно.
Глава 47
ПЕРЕД ЛИЦОМ РЕВОЛЮЦИИ (1789–1790)
14 июля 1789 года у Бомарше была лучшая, чем у кого бы то ни было, позиция для того, чтобы наблюдать штурм Бастилии. Можно было подумать, и об этом не раз говорилось, что осада древней крепости — символа произвола — стала логическим итогом дерзких тирад Фигаро, а между тем Пьер Огюстен оказался на месте этого исторического события совсем по иной причине.
В Париже Бомарше принадлежало несколько зданий: дом на улице Монрей, дом на улице Менильмонтан, дом номер 9 по улице Сен-Доминик, еще два примыкающих друг к другу дома на углу кварталов Гранж-зо-Бель и Марэ и др. Ни одно из этих зданий не казалось ему достойным его славы. В прекрасном особняке голландских послов размещалась его контора, а дом на улице Конде, который был ему по-настоящему дорог, отчасти потерял свою привлекательность из-за того, что земля на месте разрушенного старого дворца Конде и вырубленного парка была разделена на участки и отдана под строительство, которое лишило этот квартал былой привлекательности.
И вот, получив кое-какие деньги по американским долгам, Бомарше решил построить себе роскошный особняк, который должен был стать его пристанищем на старости лет: 26 июня 1787 года он купил на торгах за 204 тысячи ливров заброшенный участок земли, по которому когда-то проходил защитный вал французской столицы. Сегодня эта территория площадью в один гектар, по форме представляющая собой прямоугольник, ограничена улицами Сент-Антуан, Амело и Па-де-ла-Мюль, а западная ее окраина стала частью района более поздней застройки. Первоначальный замысел, сподвигнувший Бомарше на эту покупку, заключался в том, чтобы обустроить всю эту часть квартала Марэ и соединить ее с Ботаническим садом мостом, перекинутым через Сену, создав таким образом достойное обрамление дворцу, возведение которого Пьер Огюстен поручил архитектору Лемуану.
Лемуан составил смету строительных работ на сумму в 300 тысяч ливров, что примерно соответствовало прикидкам самого Бомарше, но в ходе строительства стоимость проекта намного превысила первоначальные расчеты из-за огромного количества усовершенствований и украшений и в результате достигла 1 миллиона 663 тысяч франков, что вместе со стоимостью земельного участка составило более восьми миллионов франков 1972 года.
Финансовое положение Бомарше было тогда таково, что подобные расходы трудно было не назвать безумием. Но в какой-то мере все это компенсировалось ростом внимания к его персоне, поскольку весь Париж желал удовлетворить свое любопытство, увидев собственными глазами грандиозную стройку.
Подходя к владениям Бомарше со стороны бульвара, на уровне улицы Па-де-ла-Мюль любопытные упирались в стену, верхняя часть которой представляла собой террасу, засаженную, как в Тюильри, деревьями. В дальнем конце террасы виднелся миниатюрный круглый храм с куполом, над которым была установлена модель земного шара, пронзенного золоченым пером, играющим роль флюгера. На фронтоне этого строения была выведена надпись:
