Владимир Архангельский - Фрунзе
«Ленин встретился с Фрунзе накануне открытая съезда Советов. Он был в отличном расположёнии духа: с Юденичем покончили, Деникин бежал под ударами войск Южного фронта и Конной армии Буденного; Донбасс очищался от белых; Колчака охватили кольцом, и не сегодня, так завтра могла поступить депеша об его аресте; в Туркестан двинулись первые эшелоны из Самары.
Ленин усадил Фрунзе в мягкое кожаное кресло, сам сел напротив.
Окончился самый критический момент революции. Теперь надо было прокладывать путь к полной победе, и Владимир Ильич подчеркнул значение опыта Фрунзе на Восточном фронте: стремительный фронтальный удар, фланги, фланги. И партизанские действия в тылу противника. Все это теперь Ленин настоятельно рекомендовал использовать в войне с Деникиным.
Мысль его работала молниеносно, и каждый ее поворот сейчас же отражался и в позе и в жесте. И на лучистых морщинах вокруг карих глаз. И в интонации. Но в общем-то Ленин был необычный: умиротворенный, мягкий. Он не ходил по кабинету мелкими, частыми шагами. И даже не порывался к карте, где красная линия флажков уверенно опускалась к югу.
Говорили о всяком и очень доверительно: и о здоровье Фрунзе, и о предстоящей его экспедиции в Туркестан. Владимир Ильич поинтересовался, не приходилось ли Фрунзе бывать в Средней Азии.
— Я уроженец Семиречья. Но уже пятнадцать лет там не бывал. Но помню многое и даже не забыл киргизский язык.
Ленин напомнил о своем письме коммунистам Туркестана, о самом бережном отношении к традициям народа и об активной поддержке передовых сил. И о борьбе с национализмом — великодержавным и местным. Конечно, беспощадная борьба с главарями басмачей и эмиром бухарским заденет английские интересы. Но пора уже стукнуть кулаком по столу.
— Я так и мыслю. Туркестан очистим к осени, да так, что хорошо будет слышно и в Лондоне. — Жду от вас добрых вестей!..
Владимир Ильич отметил на съезде огромное значение победы на Восточном фронте. Впервые выступал съезде Советов и Михаил Васильевич: он передал делегатам братский привет от победителей.
Затем он заехал в Кострому и — к своим землякам — в Шую и в Иваново-Вознесенск. Старые друзья гордились своим Арсением — талантливым и самоотверженным полководцем Красной Армии. И просили передать бойцам Туркестанского фронта, особенно ивановским ткачам из 220-го полка, что рабочие и крестьяне «Ситцевого края» «пребудут крепкими и твердыми до конца…».
Выехали из Самары 25 января 1920 года двумя поездами. В первом ехал Исидор Любимов с большой группой армейских снабженцев и внушительной бригадой заготовителей хлопка, навербованной в Ивановском крае. Во втором — Михаил Васильевич с женой и адъютантом, со всем штатом сотрудников и имуществом штаба. Те, кто остался в Самаре, были переданы Авксентьевскому: Фрунзе поручил ему командовать войсками фронта в Заволжье.
Двигались двадцать семь суток, как во времена Пугачева и Разина, и приехали в Ташкент 22 февраля. Картину этого изнурительного переселения штаба отразил Фрунзе в телеграмме Ленину: «6-го февраля прибыли в Актюбинск. Условия передвижения неописуемы. Поезд два раза терпел крушение. Дорога в ужасном состоянии. Начиная от Оренбурга все буквально замерзает. На топливо разрушаются станционные постройки, вагоны и прочее. Бедствия усиливаются свирепствующими буранами и заносами. Кроме войсковых частей, работать некому, а части раздеты и разуты».
В Актюбинске простояли одиннадцать дней: дожидались состава с дровами из Оренбурга. А когда он прибыл, все вместе с Фрунзе дружно взялись за топоры и пилы. Но дело было не только в дровах: чудовищным оказалось положение больных красноармейцев. И Фрунзе не смог уехать, пока не добился порядка.
Еще при смотре войск он понял, что в гарнизоне беда: вместо двух полков на плац вышли два батальона; и при студеном ветре бойцы дрожали так, что жалко было на них глядеть. Все остальные были поражены «испанкой», воспалением легких, сыпным тифом, дизентерией либо обморожены и истощены голодом. Единственный госпиталь никак не относился к разряду учреждений милосердия: бойцы валялись на койках и на соломе в обмундировании, дрожа от холода и дистрофии. Окоченевшие от мороза мертвые лежали тут же, сея кошмары среди живых, в которых еле держался дух.
Редко кто видел командующего в таком припадке гнева. И все были убеждены, что он сейчас сорвется и подпишет приказ о расстреле главного врача Мамаева.
Но Фрунзе не верил, что по своей воле этот пожилой, бородатый врач, в старой шубе под халатом, в шапке, в валенках, довел госпиталь до развала.
— Почему так? — Фрунзе опустился на табурет.
Врач схватился за голову обеими руками и зарыдал:
— Нет топлива, — слышал командующий. Город вымерз. Мы сожгли все, кроме жилья. Я валюсь с ног от голода. Врачи, сестры, санитары… голодают и мерзнут. Мы не успеваем хоронить своих сотрудников. Казните меня. Но… я не виноват. Истинный бог, не виноват. Михаил Васильевич!..
Фрунзе мобилизовал всех, кто держался в городе на ногах. Все сотрудники его из двух поездов хоронили мертвых, ходили по домам в поисках коек и белья. Разобрали на дрова последние сараи в городе, всех больных обогрели.
Фрунзе писал Ленину, что положение в Актюбинске «способно привести в отчаяние». И требовал самой срочной помощи: топлива, хлеба, врачей, медикаментов. И — добился: первая поддержка пришла из Оренбурга, от начальника гарнизона Каширина; потом из Самары — от Авксентьевского; из Москвы — от Ленина.
Теперь уже шли вести, что бедствуют с продовольствием рабочие и войска в Ташкенте. И Михаил Васильевич заторопился туда. Он оставил в Актюбинске своего старого друга — еще по ссылке в Манзурку — врача Иосифа Гамбурга и приказал ему довершить все дела, связанные с больными красноармейцами, а потом уже следовать дальше.
Как говорят очевидцы, жизнь в двух поездах командующего била ключом. Одно уже присутствие Фрунзе — внимательного и решительного — поднимало дух. Сам он много читал и требовал, чтобы каждый сотрудник готовился понять и воспринять «дух Ташкента».
Ехали без света, ложились и вставали впотьмах, мечтая об огарке. Но — учились. Внимательно вчитывались в письмо В, И. Ленина «Товарищам коммунистам Туркестана». Владимир Ильич далеко и зорко глядел вперед и хотел, чтобы зримую им перспективу хорошо видели другие. Он говорил: надо установить правильные отношения РСФСР с народами Туркестана; и эти отношения будут иметь всемирно-историческое значение, служа примером для всей Азии и для всех колоний мира, доказывая делами искренность желания коммунистов искоренить все следы великорусского империализма и повернуть народы против империализма британского и всемирного.
