Николай Леонов - Лихолетье
Они были уверены в том, что антикоммунистический настрой в обществе автоматически обеспечит им победу. Они лучше знали настроение народа».
Поражение и раскол — два родных брата. Большинство сибирских и дальневосточных парторганизаций заявило о своем несогласии с курсом формального руководителя Горбачева. Они поставили вопрос о созыве внеочередного съезда и рассмотрении «оргвопроса», то есть снятии Горбачева с поста генсека. Для нормальной логики нормальных людей это совершенно естественно. Лидер, приведший партию к потере власти, к потере авторитета, к нарушению всех социалистических ценностей, составлявших партийный идеологический фундамент, должен был бы уйти и сам, будь он чуть-чуть посовестливее и уважай хоть капельку столь модные «общечеловеческие ценности». Честность, наверное, не последняя ценность этого рода. Но наш политический истеблишмент живет не по этим правилам, у него свой кодекс поведения: любой ценой (именно любой!) оставаться у власти, не останавливаясь ни перед чем, для всего найдется оправдание. Вялый во всех других делах, Горбачев вновь забурлил активностью, стараясь не допустить созыва съезда, чтобы не оказаться в роли ответчика на трибуне-эшафоте.
Обращение сибиряков и дальневосточников всполошило партийные верхи, партия начала просыпаться снизу, чего так старались не допустить во все годы агонии. Сразу же по Москве поползли слухи о неминуемом со дня на день выходе из партии Яковлева, Шеварднадзе, Бакатина и др. Открыто стали говорить о том, что в партии раскол и очередь лишь за его организационным оформлением. Шеварднадзе, находясь в поездке в Австрии, сказал, что надо создавать новую демократическую партию. Это дало повод для начала расследования против него как члена ЦК КПСС. Но он уже давно в душе простился со своим партийным пьедесталом и витал на других крыльях в других эмпиреях.
Атомизация КПСС означала удар и по другим партиям, которые десятками создавались в стране. Люди перестали доверять всем партиям, самому политическому инструменту в виде партии. Любая партия как форма организации политических сил была заранее скомпрометирована. Наступило время широких, расплывчатых «движений», через опыт которых уже прошли многие страны Восточной Европы, отринувшие социализм. Набирали силу «Демократическая Россия», «Рух» на Украине, «Саюдис» в Литве и т. д.
Формальный раскол в КПСС стал фактом 2 июля 1991 г., когда А. Н. Яковлев вместе с Шеварднадзе, Руцким, Силаевым, Петраковым, Шаталиным и др. опубликовали заявление о создании «Движения за демократию» (очередное «движение»). Заявление выглядело попыткой «чистых» демократов-интеллигентов встать над грязной лужей, в которой барахтались актеры политической драмы. В их заявлении звенела нота элитарности тех, «кто уверен в своих силах и знаниях», «кто не боится конкуренции» и т. п. Дух заявления пропитан ненавистью ко всему, что связано с государством, в этом они выглядели почти сродни анархистам. Навязчивым и подозрительным был перекос в сторону безграничных свобод личности. Президент Горбачев, полностью потерявший ориентацию во времени и пространстве, все же распорядился, чтобы его пресс-секретарь сделал от его имени заявление, что он поддерживает это движение, ибо «оно направлено на достижение согласия, единства…» и т. д.
Кроме макромира я еще живу в нашем профессиональном микромире. Корпус офицеров государственной безопасности начинает давать трещины. Причин много, но к ним добавилось и плохое материальное обеспечение. Зарплата невелика и стабильна, в то время как цены постоянно растут. В моем управлении появились просто бедствующие офицеры. В семьях, где трое детей, родители еле-еле сводят концы с концами. Я как начальник управления имею право помочь таким семьям в размере двух месячных окладов в течение года, но это капля в море. Нищета для спецслужб — смертный приговор. Чтобы выжить, люди будут уходить, либо — и это неизмеримо хуже — искать приработок на стороне. Мой коллега — начальник соседнего управления говорит, что к нему на стол еженедельно ложатся три-четыре рапорта об уходе. Люди честно говорят, что им «надо кормить семью». Уходят, как правило, те, кто активнее в жизни, умнее, жизнеспособнее.
Среди старшего генералитета явная растерянность и замешательство. В столовой — единственном месте для свободного общения — они гудят, как растревоженный пасечником улей, норовя кого-нибудь ужалить. Отдельные голоса еще слышны: «Вот надо бы…», но все-таки доминируют озабоченность, неуверенность, разброд. Я больше отмалчиваюсь. Иногда на меня шипят: «Ты чего молчишь, аналитик?» А что я им скажу, зачем буду расстраивать их в час обеда? Все и без моих сентенций ясно, слишком очевидны и грубы силы, формирующие сегодняшний лик нашей истории.
Чтобы успокоиться, вечерами читаю Ключевского. Беру его работу «Иностранцы о России» и с горечью вижу, что в XV–XVII веках мы производили на иноземцев тяжелое впечатление не только своей отсталостью, но и морально-нравственными качествами. Иностранные послы Олеарий, Поссевитин, Флетчер и др. почти в один голос отмечали, что в России царит деспотизм без меры, «черных, тягловых» людей грабят, кто и как умеет, дьяки и чиновники славятся только лихоимством, в моде хвастовство силой и богатством, даже когда их на самом деле нет; народ проявляет бесконечное терпение и готовность жить в лишениях; непредприимчивость и довольствование «чем Бог послал» всеобщи; бездорожье и скудные условия жизни ужасающи. Положа руку на сердце, признаю, насколько живучи оказались эти черты — все до единой производные от деспотизма. Наверное, лучшим временем для нашего народа был XIX век, когда при всех неисчезавших мерзостях жизни о них уже открыто писали Гоголь, Достоевский, Толстой и Чехов. Именно в это время начал пробиваться какой-то нравственный критерий, появилась шкала человеческих ценностей, все больше рождалось людей с понятием о чести и достоинстве.
Самой отвратительной чертой нашего времени стало всеобщее и скандальное разрушение морально-этических устоев личности. Безнравственность, неуважение к самому себе, нечистоплотность становились господствующим типом поведения. Бомж-алкоголик, укравший ребенка из оставленной у двери магазина детской коляски и предложивший продать его за пол-литровку водки, сродни по уровню морали высокопоставленному государственному сановнику, «покупающему» за символическую цену государственную дачу со всем ее содержимым и земельным участком в придачу.
10 июля 1991 г. я сидел на работе с включенным телевизором и смотрел церемонию вступления Б. Ельцина на пост президента России. Его слова о готовности заменить любую идеологическую схему церковным морально-этическим кодексом ложились успокоительно на душу. Присутствие Патриарха всея Руси Алексия И, его призыв к гражданскому миру, к отказу от сведения счетов, к ориентации на светлые идеалы также рождали надежды. Громкозвучно разносились слова о возрождении России, о ее величии. Невольно подумалось, что в принципе такой путь «к Храму» тоже возможен, но, наверное, при другом поколении политических пастырей. Подтверждая это сомнение, на экран снова выплыло знакомое лицо Горбачева, который натужно пытался изобразить из себя одновременно и старшего по положению, и преданного подчиненного. Зал частенько встречал его слова хихиканьем. Мне его стало жаль.
