Михаил Шевченко - Избранное
Потом, кроме книги лирики «Эхо тишины», я прочитал однотомник Исаака Борисова «Триста признаний в любви».
Во вступительной статье к однотомнику Василий Росляков писал:
«…есть в горах гранитные скалы, из которых день и ночь по каплям сочится вода. Какая мощь выдавливает из гранита эти капли? Она, эта мощь, скрыта от глаз, но она есть, и о ней можно догадываться. Она удивительна своей глубинной емкостью. Когда глядишь на горный поток, можно думать об одних поэтах, когда смотришь на пробивающийся сквозь скалу родник, вспоминаешь стихи Исаака Борисова. Он предпочитает быть незаметным для поверхностного взгляда, неслышным для поверхностного уха, его смущает всякая поза».
Сравнение лирики Исаака Борисова с пробивающейся сквозь камень влагой очень точно. Но, признавая это, невольно думаешь: черт возьми, а мы все-таки чаще-то останавливаемся у шумящих потоков, привлекает внешняя красота. А утолить жажду предпочитаем из родника — в шумливом потоке частенько не та вода, не та чистота…
Свежесть и своеобразие поэзии Исаака Борисова, которая сравнительно недавно звучала лишь на родном его еврейском языке, хорошо почувствовали переводчики на русский.
Обычно в переводах виден прежде всего переводчик. И если переводчики разные, то и поэт предстает перед читателем в нескольких лицах — лицах своих переводчиков. И право же, в такой многоликости виноваты не всегда только переводчики!.. Но в книге Исаака Борисова, несмотря на то, что переводили ее совершенно не похожие друг на друга поэты, виден лишь один человек — автор. Несомненно, это произошло благодаря его таланту.
«Эхо тишины» в какой-то степени книга избранных произведений. В нее, кроме лирики последних лет, включены и ранние, еще предвоенные стихотворения, написанные «в шестнадцать мальчишеских лет», и стихотворения из фронтового блокнота. Это хорошо. Во-первых, это часть биографии представителя того поколения молодых людей, которые в июньские дни 1941-го уходили на фронты Великой Отечественной. Их вернулось немного, они последнее время отмечают свои пятидесятилетние юбилеи, а головы их давно побелели… Во-вторых, ранние стихи позволяют яснее понять творческое развитие поэта.
Первые стихотворения, мне кажется, написаны под влиянием еврейских народных песен, а также предвоенной песенной поэзии. Позже на творчестве Исаака Борисова сказалось сильное и благотворное влияние традиций русской классики и прежде всего — тютчевских традиций.
Непреходящую роль в жизни поэта сыграла война. Приближение ее он чувствовал мальчишеским сердцем — когда писал песню о «платочке аленьком», в котором ему виделось «полымя знамени», поднимающее на бой даже убитых.
Приметы войны, однако, в стихотворениях весьма общи. Поэт и в начале войны понимал, что пока «подлинной песни не найдено», но жестокие будни 1941 года уже врывались в строки.
Не по приметным звездам небосвода —
Свой путь искали мы руками по земле,
Колени в кровь разбив о пни в кромешной мгле,
Так бьются льдины в пору ледохода.
Ни мужество, ни воля не иссякли.
Вам камни и трава расскажут — верьте им!
Мы путь назад найдем по памяткам своим —
В залог мы оставляли крови капли.
Жестокие будни войны заставили увидеть, как «мать вышла со мною проститься, мгновенно состарясь», услышать, как «весь мир полон утренним многоязычьем — серьезностью пчел, легкомыслием птичьим…»; услышать в себе заветное желание «встать со жнецами», «ладонью почувствовать тяжесть колосьев…».
Истинно человеческое оставалось и на войне человеческим. Испытания лишь укрепляли его.
Есть у Борисова стихотворение «Мой друг», мужественно рассказывающее о солдате, который —
Когда в поля зеленой ржи
Звала команда нас,
Когда врезаться телом в грунт
Повелевал приказ, —
Мой друг сплетения корней,
Разметанных огнем,
Своим дыханьем согревал
И влажных щек теплом.
Когда валились спать в росу
На травах и цветах,
Когда в ногах лежала смерть.
А битва — в головах, —
Мой друг никак не мог уснуть,
Все думая: о чем
Здесь ветер с ветром говорит,
Былинка с колоском?
И там, где места — в аккурат
Убитому лежать,
Он мог всю ширь и даль земли
К груди своей прижать.
Сердечное чувствование всего живого, вдумчивая жажда жизни вызвали у поэта в окопах великой войны образ тишины, проходящей теперь через всю его поэзию. Той тишины, в которой можно ощутить самого себя, в которой встает перед глазами прошлое — а оно тебе так необходимо! Тишины, в которой постигаешь природу и любовь; тишины, в которой мучительно думаешь об ответственности каторжного и благословенного дела творчества, о родной и любимой земле своей.
Такая тишина становится символом всего доброго, и на это доброе откликается душа читателя.
Ты эхо слушаешь самозабвенно,
Когда растает голос твой вдали,
И дрогнет даль, нарушив сон земли,
И каждый звук вернет тебе мгновенно.
Ты весел — даль весельем отвечает,
Рыдает, услыхав печаль твою,
И посылает эхо, как судью,
Что ни одной ошибки не прощает.
Для рождения отклика тоже нужна тишина. Поэзия Исаака Борисова не предназначена для эстрадного чтения. С ней на эстраде будет трудно. Нет, стихотворения его — глубокие по мысли и чувствам миниатюры — надо читать в тишине, один на один с собой. И тогда произойдет то, что происходит при встрече с поэзией — начинаешь глубже понимать себя, существо своей жизни.
А дальше что?.. А что же дале?..
В полунощном бессонном дне
Года светильниками встали
Вдоль жизни, по ее длине…
А что же дале?..
А дале…
Нет на маститость и намека,
Не столь перо еще остро…
Есть жажда все успеть до срока
И оплатить добром добро.
Прожитые годы-светильники освещают завтрашний день. Поэт идет в него, как мы видим, с доброй и ясной целью.
Глагол настоящего времени в последнем предложении теперь надо сменить на глагол прошедшего.
Поэт шел…
Он умер внезапно. И не от старости — ему не исполнилось и пятидесяти, а от старых ран, как сказал другой поэт. Умер, так и не утолив жажду «все успеть до срока», но сполна оплатив добром добро.
