Зинаида Чиркова - Вокруг трона Екатерины Великой
Екатерина раскрывала перед Бецким свои мысли по поводу такого образования, и он горячо поддерживал её. И если она не смогла добиться воплощения той широкой программы, которую разработала, то лишь потому, что не встретила поддержки со стороны русского дворянства, в том числе со стороны передовой части русской интеллигенции. Даже Новиков, который был знаменем прогрессивной части русского дворянства, не поддерживал взглядов Бецкого и Екатерины на развитие образования в России. Новиков был не согласен с утверждениями Руссо об закрытости образования, его отдельности от местных обычаев и взглядов. Наоборот, он предполагал, что развитие образования в России необходимо строить как раз на основе этих старых обычаев, внедрять новое, чисто русское и отстранять всё чуждое, взятое в Европе, как не подходящее для русского образования.
Так что взгляды русских деятелей того времени не давали возможности самой императрице развернуть дело русского просвещения так, как ей виделось.
Однажды на вечере у Екатерины её тогдашний фаворит Потёмкин горячо говорил об открытии новых университетов в России. А Завадовский, служивший начальником недавно открытых начальных училищ, с усмешкой заметил, что пока ещё ни одного имени крупного учёного не дал даже Московский университет, хотя со времени его основания прошло больше четырёх десятков лет.
Потёмкин отшутился:
— Это потому, что вы не дали мне удобного случая закончить учение, а выгнали меня вон...
Он, правда, забыл прибавить, что был изгнан из университета по лености и нерадению...
В защиту университетского образования вступилась Екатерина:
— С тех пор как у меня начали служить люди, учившиеся в Московском университете, я начинаю кое-что разбирать в бумагах, представляемых мне для подписи. Раньше сделать это было просто невозможно...
Итогом этого разговора было решение создать университеты во многих городах, в том числе и в Екатеринославе, который, впрочем, ещё нужно было сначала построить...
Но не только сопротивление русских интеллигентов встретило большие препятствия в деле народного образования. Надо было искать целые полки отечественных учителей, преподавателей, а их в России не было совсем или были лишь иностранцы, кое-как выучившие русский язык.
Бецкой столкнулся с этим при основании Кадетского корпуса. Директором его он назначил бывшего суфлёра французского театра, а инспектором классов — камердинера покойной матери самой Екатерины.
Один из учителей, Фабер, когда-то служил лакеем у двух других преподавателей корпуса и сделался их коллегой по воле Бецкого.
Французы пожаловались Бецкому на такое неравенство и их унижение. Но Фабер был исполнителен, знающ, работал с душой, и Бецкой ограничился тем, что дал ему чин поручика русской армии, и таким образом уладил это надменное «унижение».
Найти преподавателей, особенно из числа женщин, было ещё труднее. В Кадетском корпусе существовала должность инспектрисы, и это место досталось госпоже Зейц, жене одного из приближённых Петра Третьего.
Не в уровне образования этой особы было дело. Генеральша Лафон, начальница другого учебного заведения, находившегося под особым покровительством императрицы, пользовалась поэтому неограниченной властью в педагогическом мире. Но она была должна госпоже Зейц крупную сумму и расплатилась этой должностью...
Была в корпусе и такая должность — полицмейстер. На неё, по рекомендациям крупных вельмож, назначил Бецкой некоего Ласкари, совершенно тёмную личность, да, кроме того, бывшую не в ладах с законом. Но должность полицмейстера в Кадетском корпусе заставила забыть о всех его подозрительных проделках, и впоследствии Ласкари стал директором этого учебного заведения да ещё и в чине подполковника.
Так что, прежде чем заботиться об учениках, Бецкому и особенно Екатерине приходилось думать об учителях. Их в России не было, и Екатерина начала посылать молодых людей в Оксфордский университет, в Туринскую академию и в немецкие школы с тем, чтобы, вернувшись, они могли обучать русских учеников. Но всего этого было мало, и многие начинания и Екатерины и Бецкого так и остались лишь мечтаниями и туманными разговорами.
Но как бы там ни было, а Кадетский корпус под руководством Ивана Ивановича Бецкого жил, действовал, обучал молодых офицеров и выпускал грамотных, настойчивых воинов.
Корпус многое давал молодым людям, которые учились в нём пятнадцать лет. Это были математика, история, география, словесность, фортификация и тактика. Кроме того, в большом объёме преподавались тут иностранные языки, фехтование, танцы и гимнастика.
Сам Бецкой не преподавал конкретную науку, но он был генерал-директором, шефом корпуса и навсегда запомнился своим ученикам. Многие герои 1812 года вспоминали о нём с нежностью и благоговением.
Бецкой стремился к тому, чтобы офицеры, выходящие из стен Кадетского корпуса, были достойными продолжателями боевых традиций русской армии.
Его прямая строгая фигура часто мелькала в коридорах и дортуарах корпуса, и воспитанники замирали при одном только виде этого седого «старика», как они его называли. Он был всегда сух, требователен, подвижен и чрезвычайно заботлив.
Иван Иванович не выносил лодырей и лентяев, презирал бездарей и никогда не выделял титулованных особ. Он со всеми был предельно вежлив, остроумно высмеивал бездельников и зорко следил, чтобы воспитанники «кондуиту исправного, сиречь годности всякой» были, чтобы в науках и познаниях были сильны, а «пуще готовили себя к превозможению трудов ратных». Русская армия нуждалась в боевых, знающих командирах, а не в парадных шаркунах. Бецкой прекрасно осознавал это, передавая свой опыт молодым безусым будущим воинам. Он рассказывал им о победах Румянцева и Суворова, призывал учиться у этих опытных командиров и заставлял гордиться силой и славой русского оружия.
Но недостаточный размах педагогической деятельности Екатерины всё ещё ранил её честолюбие. Она писала Гримму:
«Послушайте-ка, господа философы, вы были бы прелестны, очаровательны, если бы составили милосердно план учения для молодых людей, начиная с азбуки и до университета включительно. Мне говорят, что нужны школы трёх родов, а я, которая нигде не училась и не была в Париже, не имею ни образования, ни ума и, следовательно, не знаю вовсе, чему надо учить, ни даже чему можно учить. И где же мне всё это узнать, как не у вас, господа? Мне очень трудно представить себе, что такое университет и его устройство, гимназия и её устройство, школа и её устройство...»
