Арман Лану - Здравствуйте, Эмиль Золя!
Подобным высказыванием он задает тон следующему свидетелю, генералу Гонзу, который на первый же вопрос адвоката Лабори бросает:
— Это ловушка! Я отказываюсь отвечать!
И смотрит на этого судейского крючка в черной мантии.
Впрочем, у этого стряпчего чувствуется порода! «Наклонившись вперед, кипящий гневом, даже когда спрашивает: „Каким числом был помечен этот документ?“ — Лабори всегда выглядит так, словно собирается ударить противника головой в живот», — отмечает Баррес, уже полностью вовлеченный в Дело.
Лабори вспыхивает:
— Я вынужден спросить г-на генерального прокурора, не находит ли он нужным подняться, чтобы заставить уважать права защиты?
Ван Кассель молчит. Раздаются крики: «Старейшину! Старейшину!» Другие: «Не надо! Не надо!» Адвокаты встают и устраивают овацию Лабори. Публику удаляют из зала суда.
По возобновлении заседания заместитель начальника Генерального штаба вынужден принести извинения.
— Какой позор! — восклицает Гастон Мери.
— Спокойно, сударь! — бросает его коллега по «Орор».
Гонз утверждает, что письма, написанные им Пикару и опубликованные Рейнахом, касались только Эстергази. Но ему приходится рассказывать о них. Пресса взяла верх над юриспруденцией, а также и над исполнительной властью. Существовавший принцип разделения власти был нарушен.
Дает показания бывший военный министр Мерсье. У него впалые щеки, залысины на лбу, красный рубец от кепи[165], которое золотом сверкает в его руке. Лабори хочет добиться от него признания: какие именно секретные документы передал он судьям военного трибунала в 1894 году. Прижатый к стенке, Мерсье в конце концов в довольно бессвязных выражениях признается, что никаких секретных документов передано не было.
Таким образом, Дело подходит к самой сути проблемы: использование секретных материалов против беззащитного обвиняемого. Подробные показания бывшего министра юстиции Трарье вызывают сильнейшее беспокойство у причастных к этому людей. Он тоже говорит о секретных материалах. Он извлек урок из писем Гонза Пикару. Ведь если заместитель начальника Генерального штаба советовал Пикару быть осторожным, то делал это только потому, что сам не был убежден в виновности Дрейфуса, и еще меньше — в невиновности Эстергази. Гонз писал даже: «Производя расследование, Вы дошли до такого момента, когда суть заключается, конечно, не в том, чтобы отклониться от истины, а в том, чтобы определить, каким образом выявить ее». Показания Трарье производят впечатление в зале. Тем более что, рассказывая о тех приемах, которыми пытались скомпрометировать Пикара, посылая ему в Тунис подозрительные телеграммы, Трарье прозрачно намекает, откуда мог исходить удар — из Статистического отдела:
— Я ограничусь тем, что очерчу круг и скажу: «Виновник — здесь».
Радостно видеть, как постепенно раскрывается истина… И еще в такой враждебной атмосфере, где то и дело сыплются язвительные шуточки.
Франтоватый, с залысинами на лбу и с усами, как у кота, романтический маркиз Дю Пати де Клам приближается к судьям, как писал Рейнах, «чеканным прусским шагом, ощущая на себе сотни любопытных или ненавидящих глаз, и останавливается, как автомат, за два шага от барьера, пятки вместе, весь напрягшись, с отсутствующим взглядом. Он отдает честь судьям и присяжным, потом, руки по швам, как солдат перед командиром, замирает в ожидании… А публика разражается хохотом».
Действительно, весь зал покатывается со смеху, включая и антидрейфусаров. Золя, сидя на своем наблюдательном пункте, начинает понимать, как он заблуждался, считая этого человека главным героем трагедии.
Подлинный герой оказался безликим существом в военной форме, какой-то призрак — олицетворение Генерального штаба и его секретных отделов. Теперь писатель понимает, что не следовало называть его конкретным именем. Дю Пати — лишь пешка. И тогда…
И тогда, как бы в ответ на глубокое раздумье Золя, появляется полковник Анри.
Анри — толстый, полнокровный, вульгарный, с жирной шеей, сдавленной тугим воротником. Мундир на нем готов расползтись по швам. Лицо у полковника хмурое. Густые брови, приплюснутый нос, волосы ежиком. «Этакий плут-крестьянин, прослывший докой среди ярмарочных жуликоватых торговцев, наловчившийся прикрывать свои проделки суровостью, похожей на порядочность» (Жозеф Рейнах). Анри подходит к барьеру вразвалку. Адвокат Лабори сразу же задает ему вопрос о секретном досье, о котором упоминал Пикар. Анри отвечает, что, когда брали досье, его не было; он отказывается указать содержимое досье и попутно обвиняет Пикара в выдаче адвокату Леблуа секретных инструкций о почтовых голубях. Кстати, голубям придавали немалое значение во французской армии вплоть до 1940 года. На людях Анри чувствует себя не в своей тарелке. Он не знает куда девать глаза. И тут-то начинается самый значительный диалог, к которому жадно прислушивается Золя. Речь все еще идет о секретном досье, сведения о котором были переданы адвокату Леблуа.
Анри: Я был в отпуске в августе или сентябре 1896 года. Полковник Пикар получил досье у господина Грибелена.
Лабори: В каком чине вы были тогда?
Анри: Майор.
Лабори: Под чьим командованием находились?
Анри: Под командованием полковника Пикара.
Лабори: Следовательно, начальником бюро был господин Пикар. Он потребовал досье у господина Грибелена, который, так же как и майор Анри, был в его подчинении. А досье находилось в отделе полковника Пикара, не так ли?
Анри: Совершенно верно. Однако, если бы я был в то время на месте, я предупредил бы полковника Пикара о том, что еще полковник Сандгерр распорядился выдавать это досье только в присутствии начальника Генерального штаба или его заместителя или же в моем присутствии.
Председатель суда: Это полковник Сандгерр дал такой приказ? Он, кажется, умер?
Анри: Он был болен и невменяем.
Лабори: В таких случаях полковника Сандгерра заменял полковник Пикар. Не скажете ли, господин полковник Анри, кто занял должность полковника Пикара?
Анри: Эту должность занял генерал Гонз, которому в ноябре 1897 года полковник Пикар сдал дела, поскольку уезжал в командировку.
Лабори: Кто же теперь находится под началом генерала Гонза?
Анри: Я.
«Я»! В этом весь Анри!
Вызывают Гонза. Возбужденный Золя просит разрешения задать вопрос.
— Сейчас, — сухо отвечает председатель суда.
