Вильгельм Адам - Катастрофа на Волге
18 октября 1945 года в Берлине состоялось организационное заседание Международного военного трибунала для принятия обвинительного акта против главных военных преступников. У нас это явилось поводом для дискуссии. Я испытывал удовлетворение, что ближайшие пособники Гитлера — Геринг, Кейтель, Йодль, Редер, Дениц, Розенберг, Риббентроп и другие — ответят за преступления против мира и человечности, виновниками которых они являлись. «Правда» и «Известия» ежедневно публиковали целые полосы о ходе процесса, печатали сообщения, которые раскрыли так много гнусных подробностей, и я, как немец, иногда чувствовал себя совершенно подавленным. Так вот в чем я участвовал в течение ряда лет и прилагал все свои силы, чтобы поддержать насквозь антигуманные и преступные цели!
Паулюс работал очень напряженно. Я предполагал, что это было связано с процессом, но все же был немало изумлен, услышав по радио, что он выступил в Нюрнберге как свидетель против военных преступников. В те часы, когда он, связанный приказом Гитлера, принимал решение об отчаянном сопротивлении в котле на Волге, он иногда с горечью отзывался о войне вообще. Но теперь, в своих показаниях в Нюрнберге, он нашел в себе силу недвусмысленно осудить войну. Он без обиняков вскрыл предысторию захватнической войны против Советского, которая систематически подготавливалась гитлеровской Германией еще с осени 1940 года. Вот некоторые отрывки из допроса, который вел главный советский обвинитель генерал Руденко:
«ГЕНЕРАЛ РУДЕНКО: Как и при каких обстоятельствах было осуществлено вооруженное нападение на Советский Союз, подготовленное гитлеровским правительством и верховным командованием немецких войск?
ПАУЛЮС: Нападение на Советский Союз состоялось, как я уже говорил, после длительных приготовлений и по строго обдуманному плану. Войска, которые должны были осуществить нападение, сначала были расставлены на соответствующем плацдарме. Только по особому распоряжению они были частично выведены на исходные позиции и затем одновременно выступили по всей линии фронта — от Румынии до Восточной Пруссии. Из этого следует исключить финский театр военных действий…
Был организован очень сложный обманный маневр, который был осуществлен в Норвегии и с французского побережья. Эти операции должны были создать видимость операций, намечаемых против Англии, и тем самым отвлечь внимание России. Однако не только оперативные неожиданности были предусмотрены. Были также предусмотрены все возможности ввести в заблуждение противника. Это означало, что шли на то, что, запрещая производить явную разведку на границе, тем самым допускали возможные потери во имя достижения внезапности нападения. Но это означало также и то, что не существовало опасений, что противник внезапно попытается перейти границу.
Все эти мероприятия говорят о том, что здесь речь идет о преступном нападении…
ГЕНЕРАЛ РУДЕНКО: Кто из подсудимых являлся активным участником в развязывании агрессивной войны против Советского Союза?
ПАУЛЮС: Из числа подсудимых, насколько я их здесь вижу, я хочу здесь назвать следующих важнейших советников Гитлера: Кейтеля, Йодля, Геринга — в качестве главного маршала и главнокомандующего военно-воздушными силами Германии и уполномоченного по вопросам вооружения…».[141]
Я слыхал, что Паулюс провел также несколько дней в Дрездене. Я охотно узнал бы лично от него, как выглядит этот город и другие немецкие города. Но пока я с ним не встречался, поскольку после возвращения в Советский Союз он проживал на новом месте. Зато в это время со мной произошел следующий случай. В марте или апреле 1946 года меня вызвали к коменданту нашего лагеря.
— Как поживает ваша семья, полковник Адам? — спросил он, после того как я сел.
Что должен означать этот вопрос, подумал я, он же знает, что я не имею известий из дому.
— Откуда я могу знать, до сих пор я не получал писем, — ответил я не особенно приветливо.
Улыбаясь, он взял какую-то папку и вынул из нее почтовую открытку.
— Может быть, это вам?
Я быстро схватил ее. Сердце грозило разорваться у меня в груди. Я узнал почерк моей жены. Потом я засмеялся. Открытка была адресована: «Полковнику Адаму, Сталинград».
— Видите, какая находчивая у нас почта, — сказал комендант, — а теперь быстрее напишите домой ваш правильный адрес. Ваши жена и дочь, наверное, с нетерпением ожидают от вас каких-либо признаков жизни. Сердечно поздравляю вас с этой первой вестью.
Он тут же дал мне почтовую карточку вне очереди. Я вышел с ней, сияя от радости. Теперь я знал, что жена и дочь остались живы!
В Войкове у стратегов, призывавших держаться до конца
В середине мая 1946 года лагерь в Луневе был закрыт после того, как в предыдущие месяцы многие члены и сотрудники Национального комитета и Союза немецких офицеров выехали на родину или в другие лагеря. С группой, в которую входили также генералы фон Зейдлиц, фон Ленски и д-р Корфес, майоры Хоманн и фон Франкенберг, я прибыл в генеральский лагерь Войково. Начальник лагеря, госпитальный врач, политофицер и переводчик очень сердечно приветствовали меня как старого знакомого. Менее дружественным был прием со стороны военнопленных немецких генералов. Большинство из них я лично вообще не знал, многих имен никогда не слыхал. Но и бывшие генералы 6-й армии, с которыми я жил вместе более года — это было в 1943–1944 годах, — опасались разговаривать со мной. Единственным, кто встретил меня с искренней радостью, был мой старый друг генерал Вульц.
Сначала меня поместили в комнате, где уже жили адмирал, два генерала и майор службы трудовой повинности. Эти господа с удовольствием выставили бы меня за дверь. Они впустили меня весьма неохотно. Их главное занятие состояло в игре в карты; основной темой их разговоров было «доброе старое время», они вспоминали свои офицерские звания и происшествия в казино. Они не испытывали большого интереса к богатой лагерной библиотеке, но зато непрерывно говорили о еде.
Нелегко найти подходящие слова для описания духовного убожества побитых военачальников. Эгберт фон Франкенберг, который пережил этот период в Войкове вместе со мной, сделал в своей книге «Мое решение» удачную попытку представить некоторых из этих «героев» во всем их тупоумии, заносчивости и одновременно показать их общественно-политическую опасность. Я могу только сказать, что он употребил скорее слишком мягкие, чем слишком резкие краски.
Через несколько дней после нашего прибытия освободилась комната, которую я смог занять совместно с фон Ленски, д-ром Корфесом, фон Франкенбергом, Хоманном и другими товарищами. Я был рад, что мне не приходилось больше выслушивать безмозглую болтовню и воспоминания моих прежних соседей по комнате. Примерно в это же время в лагере производились и другие перемещения. Солдаты роты обслуживания — немцы, румыны, итальянцы, венгры — перетаскивали мебель и матрацы. Были поставлены новые кровати и ночные тумбочки. Все указывало на то, что в лагере ожидалось пополнение. В один прекрасный день ворота лагеря открылись, и внутрь хлынули генералы, тяжело нагруженные чемоданами, одеялами и многими вещами, о существовании которых мы уже забыли. Это были главным образом генералы, взятые в плен в Прибалтике. Но были и другие, которые до этого времени размещались в Красногорске или Суздале. Многих из них я знал. Из наших окон мы наблюдали это шумное вторжение. Улица лагеря в одно мгновение оказалась переполненной. Новоприбывшие и «старики» обменивались приветственными возгласами. Затем постепенно поток схлынул. Новоприбывшие занимали назначенные им комнаты.
