Рассел Миллер - Приключения Конан Дойла
Затем они отправились в Сан-Франциско, Портленд, Такому и Сиэтл, а оттуда морем в Ванкувер, чтобы продолжить свое путешествие уже по Канаде. Там на него сильное впечатление произвел бейсбол. Дойл решил, что это во всех смыслах замечательная игра, и было бы неплохо, чтобы она прижилась в Британии. Более того, он даже утверждал, что она лучше крикета, страстным любителем которого он был долгие годы. Турне по Канаде завершилось в Монреале, где Дойл прочел две лекции и расследовал дело о полтергейсте.
Дойл подсчитал: за три месяца он с семейством проехал 15 000 миль, и за это время выступил сорок раз. Прежде чем отправиться домой, они устроили себе трехнедельный отдых на Лун-Лейк в Миннесоте, где Дойл вчерне набросал отчет о поездке, озаглавив его “Наше второе американское путешествие”.
Все годы, что Дойл посвятил спиритуализму, он не бросал писать. Правда, выходило у него нечто все более эклектичное и эксцентричное. В конце 1923 года он создал на редкость слащавое описание счастливой семейной жизни в Уиндлшеме того периода, когда его детям было 5–9 лет. Лучшим доказательством, что издатели готовы были опубликовать все, что выходило из-под пера Конан Дойла, может служить это произведение, озаглавленное “Трое из них — воспоминания”. Автор решил, что лепет юной Джин надо передавать, сохраняя фонетику (“класная клыса”), и преподробно описал безоблачное детство своих младших отпрысков, у которых есть “папа, любитель пошалить и попроказничать, с которым так здорово играть в индейцев”, и “мама, леди Светлая Радость”.
Если “Трое из них” снабжали читателя огромным количеством сведений о детях Конан Дойла — возможно, не слишком этому читателю интересных, — то в следующей книге информации, наоборот, недоставало. “Воспоминания и приключения”, опубликованные в 1924 году, получились излишне скупыми на подробности и довольно отвлеченными, дающими слабое представление о внутреннем мире их автора. Тут, видимо, сказалось инстинктивное нежелание посвящать кого-либо в свою частную жизнь, а потому “Воспоминания” скорее похожи на сухую хронику фактов. “Воспоминания” были к тому же далеко не полными: Дойл ничего не пишет ни об алкоголизме отца, ни о Брайане Уоллере, ни о своем романе с Джин Лекки. А спиритуализму, игравшему такую роль в его жизни, отведены лишь полтора десятка страниц в самом конце, хотя и сказано, что это очень важная работа, “которой и мой голос, и мое перо будут служить всю оставшуюся жизнь”.
Работая над “Воспоминаниями”, Дойл организовал выставку своего отца в лондонской галерее “Брук-стрит”, дав ей название “Смешное и страшное”. Художественный критик “Таймс” заметил, что работы Чарльза Дойла “исполнены притягательной, дружелюбной фантазии”, и хотя они не насмешили и не напугали его, но “вполне очаровали”. Бернард Шоу, с которым Дойл в свое время яростно полемизировал, сказал, что картины настолько хороши, что заслуживают отдельного зала в национальном музее, а критик Уильям Болито отметил разительное сходство между феями Чарльза Дойла и существами из Коттингли, в которых так верит его сын.
Весьма небезынтересны оценки Дойла собственных ранних произведений, приведенные в “Воспоминаниях”. Он считает, что “Торговый дом Гердлстон” (1890) — вещь “никудышная”, “Открытие Рафлза Хоу” (1891) — “не самое заметное достижение”, “Загородом” (1892) и “Паразит” (1894) —“очень посредственны”. Он невысоко ценил своих самых известных и удачных персонажей — Шерлока Холмса, бригадира Жерара и профессора Челленджера, зато очень гордился “Сэром Найджелом” (1906) как своим “высшим достижением в литературе”.
Однако Дойл не вовсе забыл старого друга. Бум, который переживало кино, возродил интерес к Шерлоку Холмсу. За два года, 1921-1923-й, актер Э. Норвуд сыграл Холмса в сорока пяти короткометражках (по десять — двенадцать минут) и двух “среднеметражках” (минут по двадцать), в том числе и в “Собаке Баскервилей”. Уступив настояниям Гринхоу-Смита сочинить что-нибудь про Холмса, в 1920-м Конан Дойл написал “Происшествие в доме с тремя фронтонами” и на следующий год “Камень Мазарини” — совсем слабый рассказ, написанный от третьего лица, а не доктором Ватсоном. По сути, это переделанная пьеса Дойла “Бриллиант из короны”, и видно, что автор работал второпях, без всякого интереса. Затем Дойл за несколько лет сочинил еще десять рассказов про Холмса, но даже самые горячие поклонники вынуждены были признать, что в них нет былого блеска и силы.
Объяснялось это просто: Дойл потерял интерес к художественному творчеству. Времена, когда он мог прервать раунд в гольф и броситься за письменный стол, давно канули в прошлое. Он и “Землю туманов” (1926), первый роман после десятилетнего перерыва, написал, чтобы еще раз изложить свои соображения о спиритуализме. Гринхоу-Смиту он сообщил, что долго ждал вдохновения, и наконец оно пришло, а в такие периоды он пишет очень быстро — двенадцать — пятнадцать тысяч слов за три дня.
В предисловии автор поясняет, что роман (там вновь фигурирует профессор Челленджер) полуавтобиографический. Вплоть до того, что “некоторые разговоры, записанные во время сеансов, переданы со стенографической точностью”. Из четырех главных персонажей “Затерянного мира” остались живы трое, профессор Саммерли скончался за год до начала событий. Журналист Мелоун пишет статью о спиритуализме, Челленджер поначалу настроен решительно: все это, дескать, полная чушь, — но Саммерли присылает сообщение с того света… В романе нет ни ритма, ни интриги, зато очень много мистики. Нетрудно догадаться, что под конец Челленджер становится сторонником спиритуализма.
Читатели, а равно и критики книгу приняли плохо, все отмечали, что это беззастенчиво пропагандистская вещь. “Слишком большая пилюля, слишком тонкая сладкая оболочка”, — язвительно фыркнула “Таймс”. Многие критики сетовали, что роман недостоин пера такого одаренного писателя, как Конан Дойл.
Занимаясь “Землей туманов”, Дойл на время отвлекся от своего эпохального детища — двухтомной истории спиритуализма, но не забросил других обязанностей, с ним связанных. Он был активным членом всевозможных обществ, организаций и комитетов, президентом Лондонского союза спиритуалистов и Британского колледжа психических исследований, был избран председателем Международного спиритуалистического конгресса в Париже. Регулярно возникали слухи, что ему бы давно пожаловали титул пэра, если бы не его религиозные взгляды.
Постепенно интерес к спиритуализму упал, но Дойл продолжал считать, что это величайшее в истории религиозно-философское течение, за которым будущее. Высказывания его становились все более резкими, безапелляционными, а порой и совершенно абсурдными. Он утверждал, например, что никогда не был так близок с сыном при жизни, как после его смерти; говорил, что общается с ним чуть ли не каждую неделю, и спрашивал: разве это не доказывает, что мир устроен в корне не так, как нам представляется? А то, что нам кажется лишь “мрачной завесой смерти, на самом деле не есть ли розовый восход?”.
