Одри Хепберн - Признания в любви. «Образ чистой красоты» (сборник)
Да, это большие деньги, очень большие, но все равно нечестно. Чем были бы они без моего имени? Что было бы с духами, не оплати я тогда старания Бо, не согласись рискнуть? Их вообще бы не было! Но у меня десятая часть, а у них девять десятых и доход от продаж по всему миру.
Если бы не оккупация, пожалуй, я так и продолжала бы безрезультатно воевать с Вертхаймерами, а они со мной, нанимая дорогущих адвокатов. Об одном из оккупационных законов, напрямую касавшихся меня и их, я услышала случайно от Момма (кажется, от него, но это неважно). Это был закон, позволяющий мне отобрать фирму у заклятых «друзей»! Вертхаймеры сбежали из Парижа в первых рядах, но фабрики-то остались. А если хозяев не было во Франции, на их предприятиях полагались новые управляющие.
Это был шанс, и я решила им воспользоваться. Я назначу своего управляющего, и тогда посмотрим, сколько у кого будет процентов. Мне плевать, что фабрика, производящая продукцию в Англии, разбомблена, тем хуже для Вертхаймеров. Они должны отдать мне мое во Франции!
Вы знаете, сколько в мире подлецов? О… вы даже не догадываетесь! Их в тысячи раз больше, чем кажется на первый взгляд. А готовых продаться за деньги и того больше. Я была наивной, полагая, что одна заметила угрозу для этих акул. Сами акулы тоже заметили и приняли меры раньше. Еврейская хитрость (недаром о ней все время твердил Ириб!) плюс их деньги снова позволили оставить меня в дураках.
Вертхаймеры нашли выход, они задним числом оформили продажу фирмы какому-то Амьо, он, видите ли, хорошо делал… самолеты! Конечно, это повод, чтобы вдруг заняться парфюмерной продукцией. И кто после этого рискнет утверждать, что они не обманщики? Если продажа была осуществлена за гроши, то почему не предложить эти акции мне? Знаете, что мне ответили? «Мадемуазель, вы отсутствовали в Париже, мы не знали, где вы». И это о какой-то паре месяцев, когда я ездила в Корбер и к Адриенне. Особой пощечиной оказалось то, что представителем нового владельца был назначен старый знакомый – сводный брат мужа Адриенны Робер де Нексон, который прекрасно знал, где я нахожусь. Нексоны в полном составе перестали для меня существовать, до самой смерти ее мужа даже Адриенна числилась в предательницах.
Не хочу вспоминать об этих днях, меня и сейчас переполняет злость, вызывающая спазмы в печени. Мися сказала, что у меня был вид пса, готового покусать всех. Она права, Вертхаймеров от участи быть разорванными в клочья спасло только пребывание за океаном.
Ни Момм, ни тем более Динклаге ничем помочь не могли, хитрые Вертхаймеры знали все законы даже оккупационного режима и ловко ими пользовались. Ничего… все проходит, пройдет и это, я найду способ уничтожить этих хищников, оставить их с носом.
Но тогда я не могла найти себе места, если не было возможности порвать горло моим давним обидчикам (я мысленно согласилась, что даже Эльза Скиапарелли лучше), то хотелось спрятаться в норку, чтобы не отвечать на многочисленные вопросы сочувствующих о делах в тяжбе с Вертхаймерами. Спрятаться хотел бы и Шпатц, и мы уехали на «Ла Паузу». Было все: рояль, природа, любовь… кроме одного: моих моделей, не было работы. Зато появилось желание жить.
У меня в любовниках состоял нацистский агент! О, Боже… мне пятьдесят восемь, ему на тринадцать лет меньше, к тому же Ганс моложав, легок как в движении, так и в общении, а я так одинока… Мися шипела, что меня предадут анафеме, я в ответ смеялась, мол, предавали столько раз, что еще один не помешает. Мы со Шпатцем почти никуда не выходили, ни ему, ни мне действительно ни к чему афишировать эту связь, но кто мог помешать любить друг дружку в моей квартире на рю Камбон? Тоскливо, что там я встречалась с Боем, но Кейпела так давно не было со мной, что он превратился в воспоминание, которое нельзя трогать. Любые мысли о Бое всегда для меня мучительны, я так и не смогла поверить, что его нет, кажется, до сих пор верю, что он может вернуться.
Но влюбленность (это смешно – влюбиться почти в шестьдесят? ничего подобного, хоть в сто!) не помешала задумать еще один поступок. Я никогда и никому, даже Шпатцу, не рассказывала об этом все, это тайна за семью печатями, хотя, конечно, Шпатц давно многое знает. Придет время, и все будет раскрыто, кое-что уже рассказал Шелленберг. Никогда не думала, что руководитель разведки может быть столь болтлив, хотя понимаю, что он выдавал мои секреты, чтобы сберечь себе жизнь.
Я разрешила выдавать собственные секреты, но есть еще столько чужих, связанных со мной… Они останутся секретами, я не Шелленберг, болтушка, но не болтлива.
Хотите понять, каким образом я оказалась дружна с Вальтером Шелленбергом и что это за операция «Modellhut» («Шляпка»)? Ничего я никому не скажу, не время.
Просто, когда там, на Востоке в России, запахло жареным, нашлось немало людей, пожелавших поскорей договориться на Западе. Немецкая пропаганда истошно кричала, что все силы нужно направить на Восток, чтобы спасти Европу от призрака большевиков, но Европа желала, чтобы сильная Германия справилась с русскими сама. Они не понимали одного: если Германия настолько сильна, чтобы справиться с Россией, с которой когда-то не справились сразу все страны вместе, то после русских Германия разберется и с остальными тоже. Те, кто это понимал, пытались заставить договориться.
Мне было плевать, кто с кем и как сумеет договориться, я, как и очень многие, просто хотела окончания войны, хотела, чтобы по Елисейским Полям больше не ходили колонны солдат, неважно чьих – немецких, английских, русских, даже французских… Хотелось, чтобы Париж снова жил без продовольственных карточек, чтобы люди не боялись друг друга. А еще я хотела начать работать, снова взять в руки ножницы, щелкнуть ими, отсекая от ткани все лишнее, ворчать на работниц, принюхиваться, улавливая запах своих духов, радоваться, замечая на улице элегантную даму в одежде «от Шанель», хотя она никогда не бывала в моем ателье…
Я хотела жить, как и многие другие.
Казалось, этого хотят и мои друзья в Англии, да и по всему миру. И вдруг…
Второй фронт, «война до победного конца», «только полная капитуляция Германии»… И это Черчилль! Это означало, что мирная жизнь наступит очень не скоро, потому что Германия сильна. А что потом? Что будет с Парижем? У Франции нет армии, значит, Парижу снова грозит оккупация, только кем, англичанами или… русскими?! Но русские – это большевизм. Я хорошо помнила слова Ириба о кошмарном призраке коммунизма, а еще у меня был опыт общения с социалистами во время забастовок 1936 года. Идеи всеобщего равенства едва не разорили меня тогда, что будет, если это самое равенство вдруг наступит во всей Европе? Конечно, была еще Америка, где Вертхаймеры весьма успешно торговали моими духами, там мои деньги (хотя основная часть в Швейцарии), но мне дорог Париж.
