Одри Хепберн - Признания в любви. «Образ чистой красоты» (сборник)
Меня мало волновало шипение оставшихся не у дел и куда больше тревожило то, что я сама оказалась в стороне. Создавать костюмы для спектаклей, конечно, хорошо, но моя стихия – одежда для улиц. Улиц не в смысле клошаров, а чтобы мои модели носили и копировали все, кто желает выглядеть элегантно. Никогда не понимала «от-кутюр», искренне полагавших, что их творения лишь для избранных! Это все выдумки Скьяпы, одежду которой никто не станет носить каждый день, если только он не желает всех эпатировать или не сошел с ума. Я и сейчас против того, что создают для подиумов и только для подиумов. Это неправильно – наряжать манекенщиц в платья из чего попало, да еще такие, в которых невозможно без чьей-то помощи даже сойти с этого самого подиума!
К чему такая мода? Она сродни костюмам для спектаклей, но никому не придет в голову расхаживать в нарядах «Антигоны» по Парижу среди бела дня. Почему же считается правильным показывать работы этой итальянки как одежду для нормальных людей? Нет, нет и еще раз нет! Мода – это то, что можно надеть, носить и чувствовать себя в этом как нормальный человек, а не как ходячий манекен с риском свернуть себе шею, потому что юбка не позволяет сделать шаг на ступеньку или голова в огромной шляпе не проходит в дверь.
Нелепыми сооружениями, больше напоминающими маскарадные костюмы, чем одежду для носки, сейчас грешат все. Никогда в моем Доме моделей такого не будет, во всяком случае, пока я жива. В моделях, которые создавались, создаются и будут создаваться под моим руководством, женщины всегда смогут свободно двигаться, хорошо себя чувствовать и быть элегантными! Вот умру, тогда и делайте что хотите, ходите хоть в разноцветных мешках для картошки, расшитых оборочками и украшенных раками или пуговицами в виде лягушек.
Люблю покритиковать, просто обожаю. Но моя критика признак не старости, а несовершенства мира. Сделайте мир совершенным, и я перестану его ругать.
Чтобы вытащить племянника из плена, где он мог просто погибнуть из-за слабого здоровья, понадобилось заступничество влиятельных немцев. Несмотря на то что я жила в «Ритце», таковых не имела. Случайно встретившись с Динклаге, я подумала, что могу попросить о помощи его. Вообще, его звали Гансом Гюнтером фон Динклаге, а друзья прозвали Шпатцем, то есть «воробьем». Ну и что, я вот Коко, а герцог Вестминстерский Вендор по кличке лошади.
На воробья Шпатц не был похож ни в коей мере, он рослый, красивый блондин со светло-голубыми глазами. Настоящий ариец. Но его мать англичанка, а сам Шпатц никаким арийским характером не отличался, напротив, был откровенным сибаритом, ловеласом и отчасти пройдохой. Я знала его еще в Довиле, но никогда достаточно хорошо, чтобы считать хотя бы приятелем.
Однако, когда у вас нет выбора, вы берете черный хлеб вместо белого. Фон Динклаге был дипломатом, а потом разведчиком, вернее, как называли его наши «патриоты», шпионом, потому что разведчик – это если наш, а чужой всегда шпион. Вообще, отношение к этой профессии у разных людей разное, мои братья, живущие в провинции, вряд ли одобрили бы такой род занятий, а среди тех, с кем общалась в последние годы я сама, она считалась достаточно почетной и утонченной.
В то время Шпатц был свободен, то есть не имел постоянной любовницы. Не буду вспоминать, на сколько лет он меня моложе, болтуны с пишущими машинками уже все посчитали. Это был роман, а почему нет? Он немец? Во-первых, он наполовину англичанин, во-вторых, всю свою карьеру сидел в посольстве и ни к каким убийствам, а тем более зверствам отношения не имел, а в-третьих, только полная дура могла отказаться от романа с красивым, образованным и утонченным человеком, когда ей… много лет!
Но началось все же с просьбы о помощи. Конечно, Шпатц не имел никакой возможности вытащить бедного Андре из лагеря, я на это и не рассчитывала. Но он мог меня познакомить с кем-то из более влиятельных людей. Этим знакомым оказался Теодор Момм, очень кстати отвечавший в их новом правительстве за французскую текстильную промышленность. От одного упоминания об этом у меня возникла ностальгическая приязнь к Момму. Неужели французская текстильная промышленность еще существует? Оказалось, да, и местами неплохо.
Он был достаточно влиятельной фигурой, чтобы о чем-то просить для меня, но решил использовать новое знакомство в своих целях. Не подумайте плохого, это не Шпатц, Теодору Момму были нужны мои фабрики, а не мое тело, во всяком случае, одна из фабрик, расположенная в Маретце. Она не работала с того самого зловещего для меня 1939 года, и я даже не думала, что сумею возродить производство. Почему нет? – спросил Теодор Момм. Вы обеспечите работой много французов, а ателье и швейные фабрики – материалами. А ваш племянник сможет стать управляющим.
О, какой я дала повод для поливания грязью, когда согласилась на это… Неужели было бы лучше, если бы люди сидели без дела и жили впроголодь? Мы не делали снаряды для оккупационных войск, не производили ткани для армии Германии, никак не помогали оккупационным властям, зато мы давали возможность заработать французам, для которых каждое рабочее место было очень ценно.
Но я не собираюсь оправдываться, считаю, что не в чем. Зато Андре был освобожден, и вовремя, потому что слабые легкие (как и у его матери Жюлии) не позволили бы ему выйти из лагеря живым, бесконечные сквозняки, холод и дурное питание наверняка привели бы к печальным последствиям. Я виновата в том, что использовала свои знакомства, чтобы спасти племянника? Если это вина, то да.
А однажды мне пришла в голову гениальная идея. С самых первых лет выпуска моих духов у Вертхаймеров в их «Буржуа» я получала всего лишь 10 % от дохода. Сами Вертхаймеры имели остальное, вернее, сначала 20 % имел Теофиль Баде, познакомивший меня с этими пройдохами в 1924 году, но потом Пьер выманил у Баде и эти несчастные проценты. Разве это честно – мои духи, созданные для меня, по моему желанию и на мои деньги Эрнестом Бо, которые я сделала столь модными в Париже и которые именно благодаря моему имени оказались популярны по всему миру, приносили мне лишь десятую часть прибыли, а остальные девять десятых уходили в загребущие руки Вертхаймеров! Никто и никогда не убедит меня, что это справедливо.
Да, это большие деньги, очень большие, но все равно нечестно. Чем были бы они без моего имени? Что было бы с духами, не оплати я тогда старания Бо, не согласись рискнуть? Их вообще бы не было! Но у меня десятая часть, а у них девять десятых и доход от продаж по всему миру.
Если бы не оккупация, пожалуй, я так и продолжала бы безрезультатно воевать с Вертхаймерами, а они со мной, нанимая дорогущих адвокатов. Об одном из оккупационных законов, напрямую касавшихся меня и их, я услышала случайно от Момма (кажется, от него, но это неважно). Это был закон, позволяющий мне отобрать фирму у заклятых «друзей»! Вертхаймеры сбежали из Парижа в первых рядах, но фабрики-то остались. А если хозяев не было во Франции, на их предприятиях полагались новые управляющие.
