Олег Гордиевский - Следующая остановка - расстрел
Тут Голубев встрепенулся.
— Что за выдумки! — громко воскликнул он. — Еда была отличная, пальчики оближешь. Бутерброды с сыром — это же настоящее чудо! А о бутербродах с красной икрой нечего и говорить: они были выше всяких похвал. Впрочем, как и бутерброды с ветчиной.
Хотя я пребывал в страшной тревоге, мозг мой продолжал напряженно работать. То, что происходило сейчас, было сродни непристойному фильму в сюрреалистической манере. Решается моя судьба — жить мне или умереть, а он вдруг кидается восхвалять эти чертовы бутерброды!
— Хорошо-хорошо, — сказал я. — И все же что-то там было не так. Что же касается ваших слов о том, что я долгое время обманывал вас, то, Виктор Федорович, я, право же, не знаю, что конкретно имеете вы в виду. Скажу только, что, какое бы решение вы ни приняли, я подчинюсь ему как офицер и честный, порядочный человек.
Я понимал, что речь моя звучала высокопарно, но ничего лучшего я так и не смог придумать в тот критический момент, когда все, казалось, было против меня.
И, тем не менее, мои слова произвели неожиданный для меня эффект. Грушко стремительно вскочил из-за стола и, подбежав ко мне, с радостным видом принялся жать мне руку. Я не знал, чего он ожидал от меня. Уж не думал ли он, что я отправлюсь к Генеральному секретарю Коммунистической партии с жалобой на сотрудников КГБ, подмешавших мне в коньяк какой-то наркотик? Или, может, боялся, что я закачу в его кабинете истерику и поставлю тем самым всех присутствующих в трудное положение? Как бы то ни было, но по всему было видно, что он от беседы со мной почувствовал огромное облегчение.
Что же касается меня, то я не испытывал от этой беседы ни облегчения, ни тем более радости. Все происходившее здесь — сущий вздор, полнейшая нелепица. Каким это образом могут меня оставить в КГБ, если им известно, что я работал на другую страну? Сотни людей были уволены из этой организации за куда менее значительные прегрешения, такие, например, как утеря никому не нужного документа, растрата небольшой суммы денег или увлечение женщиной, как это произошло с тем же Любимовым. А они делают вид, будто я могу отделаться легким испугом. Явно у них имеется какой-то хитроумный план в отношении меня.
В общем, я решил, что чем меньше буду говорить, тем лучше. И что, следуя их совету, возьму положенный мне отпуск.
С этими мыслями я вернулся в свой временный кабинет. С одной стороны, я был опустошен, с другой — не собирался сдаваться и продолжал искать выход из создавшегося положения. Со всеми догадками и предположениями покончено. Они знают о моих связях с английскими спецслужбами, но по какой-то причине решили поиграть со мной в кошки-мышки. Ну а сейчас почему бы мне не отправиться домой?
Но тут зазвонил телефон. Это был Грибин, чей кабинет находился рядом по коридору. Он попросил меня зайти к нему.
— Оформляйте отпуск, — сказал он, и только. Затем он зашел ко мне попрощаться. Поскольку ему уже не было необходимости притворяться, он был холоден и сух.
— Что я могу вам сказать, старина? — промолвил он, разводя руками.
Все еще не желая сдавать позиций, я вновь прикинулся неповинным в чем-либо.
— Коля, я не знаю точно, что все это значит, однако подозреваю, что кто-то слышал случайно, как я отозвался о наших партийных боссах без должного почтения, и, воспользовавшись моей оплошностью, устроил эту заварушку.
— Если бы это действительно было так! — проговорил он, глядя в упор на меня. — Если бы только речь шла о каком-то неосторожно сказанном слове, попавшем в микрофон! Боюсь, что все значительно серьезней.
Изобразив недоумение, будто и в самом деле не понимаю, что он имеет в виду, я пробормотал, повторяя, сам того не заметив, его же собственную фразу, произнесенную минуту назад:
— Что я могу сказать?
— Постарайтесь философски отнестись к тому, что происходит, — сказал он на прощанье, и больше мы уже никогда не встречались.
Впоследствии, оказавшись в Англии, я не раз испытывал острое желание набрать номер его телефона и сказать: «Коля, вы помните, как посоветовали мне отнестись к происходящему философски? Как видите, я постарался». Но я так и не позвонил ему — ни тогда, ни позже. Он был отъявленным карьеристом, человеком неискренним, как большинство советских людей. По службе он продвигался в значительной мере благодаря тому, что улещивал нужных ему субъектов с помощью мелких взяток в виде подарков, льстил, кому надо, и развлекал своих начальников игрой на гитаре и исполнением старинных романсов. Это был его путь, путь, который он сам выбрал, — и тут уж ничего не поделаешь. И в то же время из всех моих коллег в КГБ он меньше кого-либо был причастен к моим неприятностям и, кстати, оказался единственным, кого понизили в должности после того, как мне удалось убежать.
Именно он стал козлом отпущения. Отвечать за мой побег должны были совсем другие люди, но то ли их не было в центральном аппарате КГБ в момент побега, то ли сработала система личных связей. Из высшего руководства пострадал лишь Олег Калугин, возглавлявший до этого контрразведку: его отправили в своеобразную ссылку, правда всего лишь в Ленинград. Что же касается Геннадия Титова и Виктора Грушко, то они, ошиваясь возле Крючкова, настолько преуспели в лизоблюдстве, что он укрыл их под своим крылом. Да и мог ли он наказать их? Тем самым он лишь признал бы, что в конечном счете сам несет ответственность за все, как оно и было на самом деле.
Но стоило мне собраться в отпуск, как меня стали преследовать днем и ночью кошмарные воспоминания о моем допросе. Несомненно, мои «инквизиторы» были уверены, что я ничего не запомню, однако они просчитались: возможно, благодаря стимулирующей таблетке, которую я принял утром, в моей памяти стали всплывать один за другим отдельные фрагменты того, что произошло в тот день. Складывая их в единое целое, я пытался найти ответ на мучившие меня вопросы: как много я наговорил? Полностью ли разоблачил себя? Или мне удалось все же не допустить ЭТОГО?
Процесс воссоздания истинной ситуации был мучительно трудным. Сперва — ничего, и вдруг — внезапная вспышка в глубинах моего сознания, и перед моим мысленным взором всплывает очередная сцена. К примеру, та, где разговор зашел о моих книгах.
— Почему вы держите у себя все эти антисоветские произведения — Солженицына, Оруэлла, Максимова и многих других?
— Но я как сотрудник сектора ПР просто обязан знакомиться с подобного рода литературой, — объясняю я тем двоим. — Без этого не обойтись. В таких книгах содержится много полезного для моей профессии.
Мой ответ явно не устраивает следователей, пытающихся пришить мне дело.
