Олег Гордиевский - Следующая остановка - расстрел
Но вот, наконец, мы вошли в домик и тотчас же ощутили приятную прохладу. Я сразу же заметил, едва переступив порог, обилие мебели из мореного дерева — ясеня или сосны. По обеим сторонам узкого холла располагались крошечные спаленки с низкими потолками. Ни занавесок, ни картин здесь не было; одни лишь голые светлые стены. Создавалось впечатление, что здесь никто никогда не жил. Обслуживали дом два человека: мужчина за пятьдесят и миловидная женщина чуть старше тридцати. При одном взгляде на этого мужчину, державшегося весьма почтительно, становилось ясно, что он — сотрудник КГБ и выступал не только в роли лакея, но и в иных ипостасях. Грушко пригласил меня сесть, заметив, что лучше всего беседовать за бутербродами, они тотчас же появились на столе вместе с выпивкой. Поскольку с тех пор, как Горбачев ввел ограничения на продажу и потребление спиртных напитков, прошло лишь несколько дней, я спросил:
— А вы уверены, что мы правильно поступаем?
— О да, — беззаботно ответил Грушко. — Взгляните, какой раздобыл я армянский коньяк!
Слуги принесли рюмки, и мы выпили коньяку, который действительно был отменного качества. Недаром армяне столь гордятся своими винами и по сей день утверждают, будто Уинстон Черчилль пил только армянский коньяк.
Затем появились два человека, явно из КГБ. Но раньше я никогда их не встречал. Довольно странно, подумал я в связи с этим, ведь они, должно быть, служат в том же управлении, что и я. Впрочем, приглядевшись, я пришел к выводу, что они, скорее всего, контрразведчики.
Старшему, в темном костюме, было, наверное, под шестьдесят, но могло быть и значительно больше. Изрезанное глубокими морщинами лицо и седина свидетельствовали о его пристрастии к табачку и спиртным напиткам. Его коллега — высокий, угрюмый, неулыбчивый человек с худощавым лицом и в более светлом костюме — был, вероятно, лет на десять моложе своего напарника. Грушко, не представив нас друг другу, ограничился кратким: — Это как раз те люди, Олег, которые хотели побеседовать с вами о возможности внедрения наших агентов в Англии. Но давайте сперва перекусим, а делом займемся потом.
Действовал он довольно грубо — ничего похожего на спокойный, располагающий тон, присущий сотрудникам английских спецслужб. К тому же он пребывал в состоянии крайнего возбуждения, — несомненно, потому, что ему было внове принимать участие в типично чекистской контрразведывательной операции.
Разыгрывая роль хлебосольного хозяина, Грушко предложил:
— Давайте-ка выпьем!
Слуги тотчас же разлили по рюмкам коньяк. Пытаясь впоследствии разобраться в случившемся, я вроде бы вспомнил, что после того, как трем моим сотрапезникам налили из той самой бутылки, к которой мы с Грушко уже приложились, слуга, сделав вид, что в ней уже ничего не осталось, быстренько принес другую.
Как бы то ни было, я выпил залпом рюмку и через какую-то пару секунд превратился в нечто, лишь отдаленно напоминавшее меня. Со мной произошло примерно то же, что и тогда, когда мне ввели обезболивающее во время операции на носу в Дании в 1978 году: никаких физических ощущений, лишь погружение в какую-то темную бездну.
Старший, как мне стало известно позже, был генералом Голубевым, продвинувшимся по службе после того, как, согласно его утверждениям, он сумел завербовать в Египте агента, — дело-то это, впрочем, нехитрое: при Насере за один пенни запросто можно было купить даже пару агентов. Сперва он возглавлял 5-й отдел Управления К, занимавшийся рассмотрением всех подозрительных случаев, а позже был повышен до заместителя начальника того же управления и получил, соответственно, звание генерала. Сопровождавший его человек, полковник Буданов. стал его преемником на посту начальника 5-го отдела. Иными словами, оба они были следователями с огромным опытом. (Примеч. автора.)
И еще я знаю твердо, что проснулся на кровати в одной из спальных комнат. На мне ничего не было, кроме майки и трусов. Вспомнить, что случилось со мной после того, как я выпил коньяк, я так и не смог, сколь бы ни напрягал свою память.
Но все это было потом, ранним утром следующего дня. Постельное белье чистое, воздух в комнате — свежий. Что же касается моего состояния, то о нем лучше не вспоминать. Страшная слабость, ужасная головная боль — и никаких других ощущений. С трудом поднявшись с постели, я оделся и пошел разыскивать слугу, чтобы попросить у него чашечку кофе.
— Да-да, конечно, — сказал он и стал приносить мне в комнату чашку за чашкой. Но кофеин, судя по всему, не оказывал на меня никакого воздействия. Еще ни разу в жизни я не находился в столь угнетенном состоянии.
«Им все известно, — думал я. — Мне — конец». Я не знал, как они до этого докопались, но у меня не оставалось ни малейшего сомнения в том, что им было точно известно, что я — английский агент.
Спустя некоторое время появились те двое. На сей раз они вели себя совсем не так, как накануне. Хотя в их планы и не входило посвящать меня во все подробности нашей первой «беседы», они тем не менее, как выяснилось чуть позже, не собирались скрывать, что допрашивали меня.
Войдя ко мне в комнату, они какое-то время молча наблюдали за мной. Затем тот, что помоложе, сказал, что одно из моих замечаний его огорчило.
— И какое же это было замечание? — спросил я.
— Вы обвинили нас в том, что мы возрождаем дух тридцать седьмого года, года страшного террора.
— Неужели?
— Да! — сурово подтвердил он и продолжал в том же тоне: — Запомните, товарищ Гордиевский: то, что вы сказали, — неправда, и я докажу вам это.
При всей непререкаемости этого утверждения, оно внушило мне надежду. Я начал успокаивать себя мыслью о том, что все обстоит вовсе не столь уж страшно, как я предполагал: возможно, я запаниковал, поскольку и в самом деле был английским агентом. Я убеждал себя не терять самообладания и ждать с невозмутимым видом, что будет дальше. Мне было немного стыдно за свое вчерашнее состояние, и я не решался спросить, что же, собственно, произошло со мной. Просто мне стало плохо или я потерял сознание? И кто уложил меня на кровать?
— Еще кое-что относительно вас, товарищ Гордиевский, — сказал Голубев. — Вы слишком уж самонадеянны.
— Вы так считаете?
— Да, вы необычайно самоуверенный человек.
— Судя по вашим словам, я допустил какую-то бестактность по отношению к вам. Если это действительно так, прошу меня извинить. Я ничего не помню. Но меня никогда в жизни не обвиняли в самоуверенности, — произнес я и затем спросил: — Чего мы, собственно, ждем?
Кто-то из этих двоих ответил мне:
— Сейчас подъедет один человек, чтобы отвезти вас домой.
