Александр Бенкендорф - Письма русского офицера. Мемуары участников войны 1812 года
Мой лагерь походил на воровской притон; он был переполнен крестьянами, вооруженными самым разнообразным оружием, отбитым у неприятеля. Каски, кирасы, кивера и даже мундиры разных родов оружия и наций представляли странное соединение с бородами и крестьянской одеждой. Множество людей, занимавшихся темными делами, являлись беспрерывно торговать добычу, доставлявшуюся ежедневно в лагерь. Там постоянно встречались солдаты, офицеры, женщины и дети всех народов, соединившихся против нас. Новые экипажи всевозможных видов, награбленные в Москве; всякие товары, начиная от драгоценных камней, шалей и кружев и кончая бакалейными товарами и старыми сворками для собак. Французы, закутанные в атласные мантильи, и крестьяне, наряженные в бархатные фраки или в старинные вышитые камзолы. Золото и серебро в этом лагере обращалось в таком изобилии, что казаки, которые могли только в подушки седел прятать свое богатство, платили тройную и более стоимость при размене их на ассигнации. Крестьяне, следовавшие всюду за казачьими партиями и бдительно несшие аванпостную службу, брали из добычи скот, плохих лошадей, повозки, оружие и одежду пленных. Было до крайности трудно спасать жизнь последних – страшась жестокости крестьян, они являлись толпами и отдавались под покровительство какого-нибудь казака. Часто бывало невозможно избавить их от ярости крестьян, побуждаемых к мщению обращением в пепел их хижин и осквернением их церквей. Особенною жестокостью в этих ужасных сценах была необходимость делать вид, что их одобряешь, и хвалить то, что заставляло подыматься волосы дыбом. Однако, при неурядице и среди отчаяния, когда, казалось, покинул Бог, и наступила власть демона, нельзя было не заметить характерных добродетельных черт, которые, к чести человечества и к славе нашего народа, благородными тенями выступали на этой отвратительной картине. Никогда русский мужик не обнаруживал большей привязанности к религии и к своему отечеству, более преданности императору и повиновения законным властям. На основании ложных донесений и низкой клеветы, я получил приказание обезоружить крестьян и расстреливать тех, кто будет уличен в возмущении. Удивленный приказанием, столь не отвечавшим великодушному и преданному поведению крестьян, я отвечал, что не могу обезоружить руки, которые сам вооружил и которые служили к уничтожению врагов отечества, и называть мятежниками тех, которые жертвовали своею жизнью для защиты своих церквей, независимости, жен и жилищ, но имя изменника принадлежит тем, кто в такую священную для России минуту осмеливается клеветать на самых ее усердных и верных защитников. Этот ответ произвел сильное впечатление, уничтожил опасения, которые старались внушить императору, и, может быть, навлек на меня вражду некоторых Петербургских интриганов.
Между тем Наполеон начал замечать опасность своего положения. Он рассчитывал на мир, а с ним отказывались от всяких переговоров.
Приближалась зима. Голод и недостаток всех предметов обмундирования и артиллерийских запасов увеличивались. Сообщения были прерваны различными партиями, которые всюду стерегли транспорты и разбивали обозы. Раненые покидались; начали обнаруживаться различные заболевания. Упадок дисциплины возрастал вследствие необходимости каждому заботиться о своем продовольствии. Упадок духа, опасения и ропот овладели, наконец, этой армией, привыкшей к быстрым успехам и богатству средств Германии и Италии.
Наша армия пополнялась из всех губерний империи, продовольствие притекало к ней в изобилии; доверие и энтузиазм поддерживались настойчивостью императора и оживлялись частыми стычками, которые постоянно оканчивались в нашу пользу. <…>
Ополчение сформировалось и приближалось со всех сторон. Наконец фельдмаршал Кутузов поручил генералу Беннигсену нападение на французский авангард под командой Мюрата. Авангард этот был внезапно атакован при Тарутине и почти уничтожен.
Тогда Наполеон увидел, что нельзя более терять времени и что малейшее промедление может похоронить его со всей армией в развалинах Москвы. Он приготовился к отступлению. Приходилось покинуть столицу России; совершив славный подвиг, достигнув высшей степени успехов – обратиться в бегство; лишиться господства над общественным мнением, доставленного ему этим завоеванием; решиться уничтожить в своей армии веру в его неизменное счастье и показать удивленной и готовой стряхнуть иго Европе свою слабость и силу России. <…>
Генерал Винцингероде приказал мне возвратиться в Клин, повелев оставить только пост в Волоколамске. Сам он выступил с драгунами, несколькими эскадронами гусар и казачьим полком, чтобы напасть врасплох на неприятельский отряд, занимавший Дмитров. В то же время полковник Иловайский получил приказание атаковать их передовые посты на Московской дороге. Неприятель неожиданно покинул Дмитров и повсюду отступил. На него наседали самым настойчивым образом, и он постепенно отошел, преследуемый до самых стен Москвы. Генерал Винцингероде лично двинулся в атаку с двумя полками казаков, которые, будучи ободрены ежедневными успехами и сидя на конях настолько же хорошо кормленных, насколько были плохо кормлены неприятельские, опрокинули в улицы Москвы 3 кавалерийских полка, принявших удар. Казаки многих перебили и взяли более 400 пленных.
Великая армия Наполеона покинула Москву, и генерал получил несомненное известие, что оставленный им в Кремле гарнизон также готовился очистить его и закладывал мины под древней его стеной, с целью оставить лишний след опустошения и святотатства.
Желая спасти Кремль, генерал отправился лично к нашим аванпостам, которые уже проникли внутрь города и находились в виду французского караула, поставленного возле дома губернатора. Генерал приблизился к нему, махая платком и не захотев, чтобы кто-нибудь за ним следовал. Офицер принял его, как парламентера, и собирался послать уведомить маршала Бертье, бывшего в Кремле, когда на генерала бросился пьяный гусар и увел его в плен. Наши казаки находились слишком далеко, чтобы подать ему помощь, а молодой Нарышкин, кинувшийся один разделить участь своего начальника, объявил его имя и звание и был также уведен в плен.
Я получил ночью это неожиданное известие и поспешил на аванпосты. Тотчас же я выслал трубача с письмом, чтобы предупредить, что французские генералы, находившиеся в нашей власти, отвечают своей жизнью за малейшую неприятность, которая случилась бы с генералом Винцингероде.
В два часа утра ужасный взрыв, сопровождаемый светом, возвестил нам разрушение Кремля и освобождение Москвы.
