Алексей Медведев - Разговор с молодым другом
В июне 1951 года, сдав экзамены в техникуме, я отправился в Выборг. Этот красивый древний город стал на время огромной спортивной базой, где сборные команды страны проводили тренировки, готовились к Олимпийским играм, до которых оставался один год. Напряженно шли тренировки. Закончив свои занятия, я наблюдал за работой более опытных штангистов. Мне хотелось лучше разобраться в том, что общего в технике рывка у лучших спортсменов, а что разделяет их. Привитая тренером привычка — думать, творчески осмысливать все — принесла мне тогда особенно большую пользу. Эти дни были днями глубоких раздумий. Я понимал, что спортсмен должен уметь в любое время объяснить свои действия, следить за соперниками, учиться у победителей и у побежденных… Здесь, в Выборге, я сопоставлял свои прежние выступления с настоящими, беседовал с ветеранами тяжелой атлетики. Постепенно мной все больше и больше овладевала одна мысль, одна догадка. И вот, наконец, однажды я пошел на почту и отправил Роману Павловичу (он оставался по служебным делам в Москве) телеграмму: «Немедленно вышлите кинограммы рывка, начиная самых первых. Жду нетерпением. Алексей».
Посылка пришла на шестой день. Я нес ее домой, как драгоценность. Маленькие, пожелтевшие от времени фотографии и сравнительно свежие кадры, сопоставленные друг с другом, должны были ответить, прав я или не прав. Должны были или помочь избавиться от ошибки, или сделать тайну рывка еще более загадочной и непонятной.
Засев в уютном номере гостиницы, я разложил кинограммы многих лет, начиная от первых своих шагов в спорте и кончая сделанными уже в Выборге. Кинограммы говорили о многом. Они наглядно показывали, что в моей технике выполнения рывка произошли серьезные изменения. Первое время я брал очень высокий старт, применял широкую, по сравнению с другими атлетами, расстановку ног. Может быть, все это было не очень красиво со стороны и не совсем похоже на классические приемы, но мне так работать было удобнее. И результаты росли.
Но старшие товарищи, Роман Павлович и тренеры сборной, настойчиво советовали мне, как они выражались, «забыть самого себя» и освоить классические образцы, то есть принимать более низкий старт, выпрямить спину, изменить расположение рук на грифе штанги. Сравнивая кинограммы, мы увидели с Воробьевым, что все эти пожелания тренеров были выполнены мной.
— Понимаешь, Аркадий, — говорил я Воробьеву, — сейчас я все больше думаю о том, что зря согласился на перестройку. Не по нутру она была мне с самого начала…
— Да, с привычками надо считаться, — согласился Аркадий. — Тем более, что дело здесь, может быть, не только в привычке, а в каких-то особенностях организма… Но единолично не советую решать. Приедешь в Москву, побеседуй обстоятельно с тренером.
Но ждать мне не хотелось, и я решил тут же написать письмо Роману Павловичу. «Дорогой Роман Павлович, — писал я ему, — вы всегда учили меня вдумчиво относиться к своим спортивным занятиям. Неудача в Каунасе заставила меня искать ее причину. И вот сейчас, еще раз изучив кинограммы, я думаю, что нами допущена ошибка. Не следует ли вернуться к старому? К тому, что больше подходило и — я уверен — подходит мне. Я за это. Но ничего не хочу предпринимать без вашего „благословения“.»
Ответ пришел очень скоро. «Алексей, — писал мне Роман Павлович, — письмо заставило меня серьезно задуматься. Я сам не раз говорил, что спортсмен и тренер должны творчески подходить к решению всех вопросов. Говорил, а на деле забыл об этом. Правым, как видно, оказался ты. Что ж, начнем все сначала. Когда? Как только ты вернешься».
Нужно ли говорить о том, как обрадовало меня это письмо. Хотя я понимал, что предстояло еще самое трудное — на деле доказать свою правоту. Начались дни упорной работы. Почти месяц тренировался у зеркала с металлическими палками, возвращая себе прежние навыки. Затем перешел на облегченную штангу. В конце июля меня вызвали в Комитет по делам физкультуры и спорта.
— Поедешь в Берлин на фестиваль, — радостно улыбаясь, сказал мне Николай Иванович Шатов.
— Но ведь я…
— Что ты? Поедешь — и все. А про неудачи забудь.
От радости я почти бежал до площади Пушкина. Здесь только остановился и позвонил Роману Павловичу.
— Очень рад, — раздался в трубке знакомый голос. — Эта поездка будет для нас экзаменом.
В последний день июля 1951 года мы собрались на Белорусском вокзале. В нашу команду, которую возглавлял Николай Иванович Шатов, вошли Багир Фархутдинов, Рафаель Чимишкян, Иван Соломахо, Александр Мозжерин, Аркадий Воробьев и Трофим Ломакин.
Провожать нас пришли тысячи москвичей. Повсюду улыбки, радостные возгласы, песни, напутственные слова. Кто-то кричит звонким голосом:
— Высоко держите спортивную честь нашей Родины!
Мы понимали, какая ответственность ложится на нас.
Идут последние минуты прощания. Гремит оркестр. Поезд, если посмотреть на него со стороны, похож на оранжерею: он весь в гирляндах цветов. Когда состав трогается, лес рук взмывает вверх. Все быстрей и быстрей ход. Отдельных лиц уже не видно, а руки кажутся чудесными сказочными птицами — они то взмывают вверх, то опускаются. На каждой станции нас встречали и провожали песнями, цветами, добрыми напутствиями тысячи незнакомых друзей. В Берлин приехали под вечер. На перроне собралась молодежь самых различных стран. На привокзальной площади творилось что-то невероятное: море, настоящее людское море простиралось от края до края. И вдруг где-то в глубине родилась песня. Это была родная, наша русская песня, которую слышал и сам пел сотни раз. Но я, признаться, никогда не думал, что вдали от Родины она может так взволновать. Повторяемая на десятках языков, сливающихся в единый тысячеголосый хор, она уже звучала как гимн борьбы за счастье нашего поколения, как клятва в том, что мы посвятим свою жизнь борьбе за мир, за счастье и дружбу. Десятки прожекторов впились в небо. Факелы освещали счастливые лица. И над волнующейся, охваченной единым порывом толпой плыли торжественные слова:
Дети разных народов,
Мы мечтою о мире живем.
В эти грозные годы
Мы за счастье бороться идем.
Никто не мог оставаться равнодушным. Руки с флажками, букетами цветов, разноцветными платками взметнулись вверх, людское море двигалось, переливалось, точно по нему пробегали волны. Вместе со всеми, волнуясь, пели и мы:
Всех, кто честен душою,
Мы зовем за собою.
Счастье народов,
Светлое завтра
В наших руках, друзья!
Разместилась наша спортивная делегация в просторном здании Лесотехнической академии. Утром проснулись рано: скорее осмотреть город, ознакомиться с его достопримечательностями, побывать на стадионе, который — мы уже знали — берлинская молодежь построила своими руками в подарок фестивалю.
