Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти
В своих воспоминаниях она пишет: После смерти отца наш родной дом уже ничем не отличался от других польских домов. Скупо и слишком уж расплывчато передавала она трудный процесс вхождения. Но ведь, сохраняя Моисееву веру, в семье не отказывались и от основных традиций и обычаев: полагались бар-мицва у мальчиков, венчание с раввином, близких хоронили на еврейском кладбище. Да, верно, дети говорили по-польски, не знали идиша, учились в польских школах и читали польскую литературу, но ведь жить продолжали они в кругу евреев. Страницы воспоминаний пестрят почти исключительно еврейскими фамилиями: Клингсланды, Стерлинги, Аскенази, Хиршфельд, Хандельсман, Лауэр, Ландау.
Людей из среды ассимилированных евреев объединяли общие интересы и сходные проблемы. Их мучило недоверие, неприязнь, высокомерное отношение польского окружения к чужакам. А потому меня нисколько не удивляет, что бабушка не любила возвращаться мыслью к тем временам. Вот что она писала, правда, в возрасте восьмидесяти трех лет: Если затрагивался вопрос о моем происхождении, меня это никак не задевало. В этом плане я не испытывала ни комплексов, ни сложностей. Просто не стесняюсь этого. Но при этом молчанием обходила любые темы, связанные с еврейским прошлым. Мне не верится, будто у нее не было комплексов и сложностей. Когда достоинство и собственная твоя любовь попираются с детства, стеснение не может не возникнуть. Думаю, перед самой собой она стыдилась этого стеснения.
В 1889 году у супругов Бейлиных родился сын, который, согласно еврейским традициям, наследовал имя умершего деда Густава. В том же году вышла замуж вторая сестра бабушки — прелестная Роза. Не по расчету. По любви. Поехала в Голландию навестить тетку, вышедшую замуж за голландца. Познакомилась там у нее с голландским евреем Якубом Хильсумом и без памяти в него влюбилась. Юлии будущий зять категорически не понравился, но никакие уговоры не помогали. Через несколько месяцев после возвращения Розы состоялось венчание в Варшаве. Удивительная поспешность. Неужели рассудительная и скромная девушка, вырвавшись из-под контроля матери, настолько «забылась», что поддалась увещеваниям обольстителя, которого совсем не знала? В семье это было единственное супружество, которое возникло в порыве страсти. И только оно и распалось. Никогда уже мне не узнать, сколько слез и бурь предшествовало этому опрометчивому союзу. Но Юлия, давшая, наконец, согласие, умела сохранять хорошую мину при плохой игре. Свадьба была пышной, гостей назвали много. Запомнился смешной случай: невеста пошла в ванную переодеться в венчальное платье и долго не выходила оттуда, так что обеспокоенный жених стал стучать в дверь. Оказалось, в белом парижском платье и белой фате она напоследок решила выполнить свои обязанности — вымыть шеи и уши младшим братьям.
Платье ей подарила жившая в Париже тетя Амалия Ситроен, любимая сестра Юлии. Свою щедрость она выказала и в отношении других девочек. Гизелка получила от нее голубое шелковое платье, украшенное коричневыми страусовыми перьями, а Янина — впервые в жизни вечерний туалет из белого шелка. И к нему — тоже впервые — длинные белые перчатки. Само одеяние и слова восхищения по ее адресу произвели на нее впечатление куда сильнее, чем сосед за свадебным столом Самуэль Адальберг, будущий автор знаменитой и, по существу, первой «Книги польских поговорок».
Летом 1892 года вся семья Горвицев выбралась на лето в Отвоцк. Уже сняли жилье в пансионате, младшие дети радовались, предвкушая игры в лесу и на воде, девочки старательно готовили свой летний гардероб в надежде на общение с друзьями и приятелями, на новые знакомства, а может, и флирт. Но, увы, бабка Клейнман уперлась, де, желает ехать в Чехочинек, и потребовала, чтобы ее сопровождала девятнадцатилетняя Янина. Внучка наотрез отказалась: ей хотелось лето проводить с молодежью. Обиженная Мириам поехала тогда со своим сыном Ионасом, не очень-то расторопным и чудаковатым. В этом несчастном Чехочинеке она объелась малиной, у нее случился заворот кишок, и она умерла. А мою бабушку все лето мучили угрызения совести по поводу ее отказа. И с тех пор не могла есть малину.
Похороны состоялись в Варшаве на еврейском кладбище. Съехались все дочери Мириам, проживавшие за границей: Элеонора и Флора из Голландии, Анна, Бальбина и Амалия из Парижа, Текла из Германии. Собралась и вся варшавская родня. Это был последний по своей многочисленности съезд семьи Клейнманов. Великолепное торжество в стиле фен дю сьекль, где тон задавали дамы в огромных черных шляпах с перьями, в шелестящих платьях из шелка и тафты лучших магазинов мод. Они привезли с собой огромные чемоданы костюмов, пеньюаров, шуб, палантинов, а вместе с ними и дорогих подарков. Старшие девочки украдкой примеряли парижские туалеты, а младшие дети без всякого стеснения бушевали посреди разбросанных повсюду одежд, тесемок и безделушек.
Во время похорон по всем правилам голосили и рыдали. Но отчаяние, скорее, было данью традиции. Смерть черствой и эгоистичной Мириам Клейнман никого особенно не задела. Зато принесла большие перемены в семье Горвицев. Богатые родственники сделали чрезвычайно благородный и широкий жест, отказавшись после смерти матери от своих прав на наследство в пользу Юлии. И она, как случается только в романах, в одночасье стала богатой.
Ей отошел каменный дом на Крулевской и впридачу к нему немалый капитал. Теперь не было нужды беспокоиться о приданом для девочек и о деньгах на учебу сыновьям. Юлия могла позволить роскошь и себе, и детям, о чем раньше нельзя было помыслить. Благодаря этому состоялась первая заграничная поездка моей бабушки, которая давно мечтала навестить любимую Розу, проживавшую тогда в Амстердаме, да где было взять на это средства? Но пуститься в такое путешествие в одиночку… Одна из голландских теток, возвращаясь после похорон домой, взяла ее с собой.
Бабка провела там целых полгода. Может, с какой-то скрытой целью? Дружеской поездкой? Матримониальной? В определенном смысле цель была достигнута. Моя бабушка открыла тогда для себя еще одну, наряду с литературой, страсть — искусство. Впервые увидав подлинники, она увлеклась голландской и фламандской живописью, а из этой влюбленности в Брейгеля, Гальса и Рембрандта позднее возникла самая большая ее любовь в жизни. Но это другая история.
В 1894 году вышла замуж и третья сестра, Гизелла. Обвенчалась с нейрохирургом Зыгмундом Быховским. Это был человек широких знаний, прекрасный врач, талантливый ученый и до самоотречения общественный деятель. Тихая и покладистая Гизелла долго не давала согласия на этот союз. Любила кого-то другого? Пугали порывистость и деспотизм Зигмунда? Или же их разделяло столь различное отношение к своему происхождению? Юные Горвицы чересчур уж восторженно гордились своей польскостью. Правда, они не скрывали и своего прошлого, которое было неотрывно от их жизни, но рассматривалось оно как что-то, стоящее на более низком уровне развития, откуда им удалось с неимоверным трудом вырваться и подняться на ступень выше. А Зыгмунд всегда подчеркивал свое еврейство.
