Александра Чистякова - Не много ли для одной?
Всю смену я переживала и к утру решила: в первую же получку куплю себе пальто, хоть какое, пусть будет новое и по моему размеру. Так и сделала, купила пальто за четыреста пятнадцать и по своей ноге валенки и уже не боялась, что ему будет стыдно ходить со мной.
Весной стали получать премии и довольно часто.
Идем как-то раз вместе, нам дорогу перешла девушка. Он поглядел и говорит: «Какие красивые ноги». Девушка шла в модельных туфлях на высоком каблуке, сделанных лодочкой, и под цвет кожи нежный капрон. Я раньше его оглядела эти ноги, но на его слова только улыбнулась. Зная, что я получу шестьсот рублей премии, тогда будет ему ответ. Не прошло и недели, как появились на мне точно такие же туфли и чулки капрон. Я с нетерпением ждала его с работы. Его привез зять и оба вошли в комнату. Я соскочила, стала наливать воды в умывальник. Тут он расхохотался. «Видишь, Василий? — а сам показывает на ноги. — Красивые ножки?» И, вспомнив то, что говорил мне, сейчас со смехом рассказывал Василию. «Задел, — говорит, — за ретивое. — Хоть маленько оденется». А сам того не поймет, что если были бы средства, то всякий человек пожелал бы нарядно ходить.
Я стала задумываться, как отвлечь Степана от разных попоек. Вот, муженек, — заявляю ему, — ты случайные выпивки брось. А пятнадцатого февраля тебе будет двадцать семь лет, давай подготовим и отметим твой день рождения чин чином. Созовем всех твоих друзей и повеселимся. Так и порешили.
Компания собралась очень веселая, что действительно порадовало моего Степана. Потом и нас стали приглашать и уже не Степкой стали называть, как его звали от мала до стара, а Степаном. Но и это не отучило его от частых выпивок. Мне надоело все. Я не знала, что делать. Мать его тоже стала пьянствовать по вечерам. Я набралась терпения и молчала. Как-то он сам заметил, что она подавала подружке, и поднял шум.
Так и то я виновата оказалась, хотя меня в этот день и дома не было. «Это она, — говорит мне, — подзюкала его, чтобы он следил». Дня через два после их ссоры, я дежурила в день, Степан должен был дежурить сутки, а в виду поломки трактора он вернулся, дождал меня и мы пошли. Пришли домой, но не можем достучаться. Оказалось, мать, зная что Степан не придет, а меня она мало понимала, ушла и гуляет. Мы долго стучали. Наконец, проснулся Володя. А на утро Степан поднял такую бучу, что хоть уши затыкай. И в это время пришла женщина, тоже с обидой. «Если ты сын, так укроти свою мать, а то все равно ей голову отвернем». И это уже не первая женщина. Он вовсе из себя вышел: «Вот что, мать, если хочешь жить, то ты ходить дольше восьми часов вечера никуда не будешь». Тут она насулила ему в хвост и в гриву. Тогда он говорит: «Иди на все четыре, чтобы люди знали, что ты у меня не живешь и предупреждать меня не будут, а если дадут выволочку, на меня не надейся, я за такие проделки за тебя заступаться не буду». Мать ушла. Остались мы одни, но мне от этого не полегчало. То хоть мать помогала, а то вовсе одна. Надо постирать, помыть, сварить, накормить. И если в день, так и на день приготовить. И все бы это я делала с радостью, если бы сам хоть маленько остепенился. Не работа меня сбивала с ног, а беспокойная, безрадостная жизнь. Дети понимали, что мне тяжело, они старались порадовать меня.
Иногда моют полы, полют в огороде, но эта радость не может скинуть с меня тяжесть, под которой я начала сутулиться. Хоть бы, напившись, улегся спокойно, а то приходит и начинает: то его разуй, то раздень. Возьмешься, кричит: не тронь. Я его уговариваю, а у самой сжимает все в груди. Думаю, была бы во мне сила, я бы тебе наклала, сколько бы влезло, за все твои представления.
Мало того, что на нервы действует, так еще и в хате не вздохнешь. Все брюки и портянки хоть выжми. И на постель ляжет, так же поплывет. Стану говорить, опять же по-хорошему: «Пойми ты меня, так жить невозможно. Если тебе хочется до безумия напиваться и ты имеешь в этом удовольствие, так нам нет никакого удовольствия дышать воздухом, который насыщен ароматом твоей мочи. Ты приходишь грязный, не умываешься, лезешь на постель, где же она будет чистая? При всем своем желании я не смогу держать постель в надлежащем порядке, потому что ты почти ежедневно пьян. А поэтому и мне приходится спать с тобой в этом грязном вонючем логове». Нет, ничего не доходило до его сознания. Я чувствовала, по своему организму, что меня вся эта безотрадная жизнь доводит до безумия. Я начинала писать, чтобы отвлечься, и у меня появились стихи. «Я знаю то, что ты любимый, что с малых лет живешь любя. И ты живешь не замечаешь, что я терзаю себя зря. Морщинки уж лицо покрыли, но сердцу это ни к чему. Года ушли и все прожито. Положить бы конец всему. Вот почему-то ты в груди, мне от тебя уж не уйти. Но все же лучшее прожито. Все детство, юность и мечты. О! Боже мой! Как бьется сердце, ему уж тесно во груди. И чем себя мне успокоить, чтоб отдохнуть в своем пути? Зачем я вспоминаю юность? Напрасны воспоминанья те, прошли года, их не воротишь. Возможно лишь вернуть во сне. Во сне нам можно стать младыми. Любить, любимого встречать, а наяву уж постарели, о прошлом можно помечтать. Один лишь ты виновен в этом, что я блажна, хожу, что тень и с сердцем справиться не в силах, слабею больше каждый день. Чем залечить мне свое сердце? В нем рана очень глубока. Как трудно без любви на свете, так жить придется до конца».
Я дома стараюсь приготовить обед повкуснее. Сделаю полностью уборку в квартире и привожу себя в порядок. Все это делается с желанием порадовать мужа. И чтобы он понял, как его ждут дома. Но он заявляется полумертвый. Вот и падают мои руки, а в душе полное разочарование. Опять же преодолеваю все невзгоды и убеждаю себя, что крылья опускать не нужно. Надо, как это ни трудно, смотреть на все с холодком, может, так скорее поймет. Не стала я бегать за трактором и за ним в то время, когда он получает деньги. Мне все это надоело.
Я узнала, что он вновь напился и на тракторе влез в овраг. Мимо ехал его начальник и увидел его брошенный трактор. Вскоре сняли его с трактора и сказали, что выгонят по Указу. Меня это встревожило. Я просила Русакова, чтобы заменили такое наказание другим, но он не согласился. Тогда я написала заявление, от имени Степана на конфликтную комиссию. Их решение отправила в райком союза угольщиков, решения райкома в нарсуд. Нарсуд обязал Русакова принять на свое место Степана и уплатить за то, что он не работал на тракторе. Так как трактор Русаков видел, а Степана не видел. Вот и пришлось ему покориться, взять Степана на работу, но меж ними завязалось зло. Однажды в сумерки заходит мать. «Иди, — говорит, — он у Чепиковых пьет». Но я спокойно ответила: «Если у него есть семья и он дорожит ею, то он сам придет». Мать в недоумении поглядела: «Так ведь он с деньгами!» Я знаю, и он знает, что делает, я за ним не пойду. И не пошла.
