Александра Чистякова - Не много ли для одной?
Седьмого Ноября в честь тридцать восьмой годовщины Великого Октября я снова получила Почетную грамоту. Я с любовью относилась к каждому делу, за которое бралась. Льстить и ехидничать не умела и терпеть не могла, если кто-нибудь стремился льстить мне. Если провинился стрелочник, я выговаривала в глаза, притом один на один. Стоило кому-либо коснуться моего подчиненного, я старалась его оправдать. За это меня любили весовщики, стрелочники и приемщики. В пятьдесят первом году наш поселок перешел в городское подчинение. Со всех потребовали паспорта, выдали домовые книги. Требовалось прописаться, а у меня паспорт все еще был нa Дмитриеву. Чтобы обменить паспорт, потребовались метрики. Предстояла поездка в деревню. Я попросилась у начальника и отбила маме телеграмму, чтобы встретили в Тайге, а я должна проехать в Итат, но со мной был Толик, которого я не поленилась взять, чтобы он маленько позабавил маму. Меня встретили. Толика взяли, а я поехала дальше. Когда подъезжала к Итату, мне стал вспоминаться Бруев. Хотелось встретить и хоть немного поговорить. Но я не знала, был он в деревне или совсем не было его там. Выйдя из вагона, я спешила найти сродную сестренку, которую я не видела больше десяти лет. Прошла элеватор, у дома стоит лошадь. Вот, думаю, мне, наверное, повезло, я доеду до деревни. И действительно: девушка ехала с маслозавода в деревню и попутно заехала к моей сестре. Я только зашла, поздоровалась — и всё. Сестренка просила остаться, но в деревне больше было родни, а поэтому я ей пообещала зайти на обратном пути. Вою дорогу я расспрашивала девушку про новости в деревне. Здесь многое изменилось. Дома поредели, молодежи не слышно. Войдя в дом крестной, я поздоровалась. Бабушка лежала в комнате, она сразу встала со словами: «Ох! Ведь это Марина!»
Но крестная узнала и отвечает ей, что маленько помоложе Марины. Тут пошли объятия, слезы, мол, я забыла их и знаться не хочу. Вы же, говорю, сами знаете, сошлись мы в войну, ничего у нас не было, да еще и обворовали. Рассказала я им, что заставило меня к ним приехать. Утром ушла в Итат за метриками. Их там не оказалось и дали справку, чтобы пройти врачебную комиссию для определения моих лет. На ночлег я вернулась в деревню, мне хотелось встретить того, о ком многое передумано. И вот я увидела его. Он идет из конторы, а за ним лет трех сынишка, в одной рубашонке, а уже вечерело. В воздухе комары кишмя кишат. Я окликнула его. Он тоже был взволнован, что старался скрыть, но ему не удалось. Подойдя ко мне, подал руку: «Каким же ветром занесло вас?» И вот это слово «Вас» кольнуло меня в сердце, представилась прошлая картина. Я старалась подавить свое волнение, а сама смотрела прямо ему в глаза, которые жгли меня когда-то, но в это время и победила его. Я держала себя просто, обращалась к нему на «ты». Я сравнивала его со Степаном, Степан во многом красивей его, а может это было потому, что я уже привыкла к Степану. Мы простояли не более десяти минут. Вдруг едет на велосипеде паренек, который в детстве наши записочки передавал, и кричит на всю улицу: «Друзья встречаются вновь? С приездом!» И проехал. Я успела улыбнуться и сказать: «Спасибо». Тут сынишка захныкал, я посоветовала им пойти. Я не узнала о его жизни, так же и он о моей.
На второй день я с дальней родственницей и двоюродным братом отправились на станцию. Доходим до сельсовета, смотрю, стоит Бруев. Я поглядела на него с укором и со смехом произнесла: «Все же, товарищ председатель, вам замечание: в десять лет явилась вас попроведовать и то пешком пришлось пойти, а еще друг детства». Он глядел на меня, не понимая, почему я шучу и куда мы идём. Потом, видно, понял. «Разве вы уезжаете?» — «Да, говорю, как видите». — «Так почему не сказали вчера о своем отъезде?»
«Я считаю это лишним, чтобы собой людям давать заботу». Подаю ему руку, до свидания! Он крепко пожал и, не выпуская мою руку, говорит, не скрывая волнения: «Надеюсь, мы еще встретимся». Я смотрю прямо открытой душой и решительно отрицаю: «Нет, Саша, больше мы не встретимся». Мы пошли, а он долго стоял на дороге, провожая нас глазами. Сознаюсь, что растревожил он мои раны, которые так плохо поддавались излечению. Но во сне я его никогда не видала, хоть иногда и желала видеть. Заехала к маме, взяла Толяшу и домой. На душе моей было тревожно. А вдруг что со Степаном случилось. Все время передо мной была одна забота: как бы он не напился! Как бы он не задавил кого! Да и сам погибнуть может в пьянке. Все может быть.
Вскоре после моего приезда подошла машина, гляжу, волокут пьяного Степана. А мы с матерью баню вытопили. Сжалось мое сердце от такой картины. Положили его на пол и подались кто куда. Я, как всегда, положила ему под голову, а сама все смотрю: что-то он дышит ненормально. Я маме об этом сказала, та как всегда заругалась: «Ни черта ему не доспеется!» Но я упросила: «Ты подойди сюда, погляди, тогда ругаться будешь». Она подошла, поглядела. «Да ведь он горит с вина! Надо поить молоком парным!» На нашей улице ни одна корова не доилась. Тогда она побежала на конный двор за конским калом, чтобы отжать и напоить Степана. Пока она бегала, пришла старуха в баню, мы заставили детей помочиться в стакан. Голову подняли, зубы разжать не можем. Позвали соседа, тот разжал зубы, льем, оно выливается, а дети ревут: «Скажем папке, что мочой поите!» Наконец, прошло внутрь. Стал дышать чаще, потом кашлянул, тогда только полились из глаз моих слезы. Я часто спрашивала себя, за что же я так наказана в своей жизни? Нет, чтобы сделать ему по-человечески. Субботний день, получил деньги, возьми домой поллитру. Помойся, выпей и закуси. Не хочешь с нами — пригласи любого друга, соседа, но будь дома. Такая проповедь бывала ему после каждой его пьянки, когда совсем проспится. Но он отмалчивался: наклонит голову вниз и ни слова. Читаю мораль, читаю, иногда разревусь, тогда скажет: «Хватит, перестань». На этом и кончается наш разговор, и я опять стараюсь, что повкуснее сготовить ему с собой и дома так же, а он не понимает, что много пропил. Так и шли наши деньги на питание и пропой. Как-то выгадали, купили койку с пружиной. Потом пальто ему, валенки, шапку, малость приодели его. Идем как-то в выходной вместе, мне надо было в ночь на работу, а время еще восьмой. Он спрашивает: «А ты куда пойдешь?» Я говорю: «Как куда, в картину, а из клуба на работу». Тогда он повел сверху вниз глазами и говорит: «Мне стыдно с тобой идти». Я на это постаралась ответить как можно спокойней: «Я пойду к сестре и посижу до смены», а обида глубоко вошла в сердце. Так как я тоже работала и не пропивала свои деньги, а если его одели во все новое и по размеру, так ему стыдно со мной идти. Конечно, любую женщину одень в большую поношенную фуфайку и в мужские старые валенки, так она будет выглядеть плохо. Тем более я была очень бледна, т. к. кровь не успевала у меня прибывать, а плечи из круглых превратились в два колышка.
