Борис Соколов - На берегах Невы
Утром дежурный пришёл в палату и нашёл Озолина спящим на пустой кровати рядом с заразным больным.
Суд был назначен на начало мая 1914 года. Озолин был самоуверен. Он не выразил никакого сожаления, не дал никакого объяснения тому, что он сделал. Сначала он отказался от адвоката. «Празднословные болтуны, я сам буду себя защищать», — заявил он прокурору. Своему брату, который был адвокатом, он грубо сказал: «Почему ты вообще пришёл сюда? Ничего хорошего из этого не получится. Ты уже проклял меня в своём сердце, ты и твоя жена. Ничего хорошего не будет из твоей защиты». И повернувшись спиной к брату, он потребовал: «Я хочу обратно в камеру». Однако он согласился, чтобы брат стал его адвокатом.
Брат устроил экспертизу известного психиатра Бехтерева. Экспертиза кончилась ничем: Озолин не только объявил себя совершенно здоровым, но и то, что он не действовал в состоянии аффекта; и добавил, что он убил бы её второй раз, подвернись ему такая возможность. Он успел даже оскорбить Бехтерева:
— Психиатрия наука? Ха! Ха! Это собрание глупых анекдотов и иррациональных заключений.
— Я не в состоянии как положено, обследовать пациента и соответственно не могу дать никаких заключений, — констатировал Бехтерев.
— Но может быть, у Вас есть какие-то предположения?
— Если он вменяем, тогда он самый отвратительный убийца, который когда-либо существовал. Его душа черна как у дьявола.
Заседание уголовного суда Курляндии открылось в Аренсбурге 2 июня, в прекрасный тёплый день.
Озолин, в тёмном костюме, белой рубашке и чёрном галстуке, был очень спокоен. У него был вид, как будто его это не касается.
— Подсудимый! — председательствующий позвал его.
Озолин встал.
— Ваше имя?
— Леонид Клементьевич Озолин, тридцати одного года. Доктор медицины, — его голос был спокойным, а его слова громкими и ясно произнесёнными. — Православный, женат, детей нет.
— Был женат, — поправил сурово судья.
Озолин пожал плечами.
— Если вы предпочитаете…? Что за разница.
— Вы обвиняетесь в убийстве своей жены Валерии, урождённой Дарманской.
— Не виновен!
— Не виновен? Вы отказываетесь признать свою вину? — потребовал судья, почти рассердившись.
— Это было необходимое преступление, — и он сел на место.
Его утверждение вызвало сенсацию Толпа, которая понаехала с материка, переполняла комнату заседаний. Особенно много было журналистов и врачей. Каждый уже давно вынес вердикт по этому поводу. Женщины особенно негодовали.
Доктор Котомкин, судмедэксперт, прибыл на место убийства в 3 ноль-ноль вместе с ассистентом. Они нашли жертву, лежащей на полу спальной. Она была одета в японский халат, который был порван в клочья. Её лицо ещё носило отпечаток ужаса. Её руки и плечи были покрыты ранами и кровью, один глаз отсутствовал. Её горло показывало, что её душили. Она, очевидно, была изнасилована. Тело было изуродовано так, как ни один из судмедэкспертов ещё не видел.
Начальник полиции Кантаров, который прибыл на место преступления вместе с судмедэкспертами, дал первый допрос подсудимого.
— Я нашёл господина Озолина сидящим перед зеркалом в ванной. Он только что побрился. Выражение его лица было необычным — как каменная маска. Он спокойно и вежливо предложил мне подождать, пока он закончит бриться: «Одну минутку, я вас прошу, я чувствую себя не в своей тарелке, когда я не побрит. У меня все вещи собраны, и я готов отправиться с вами в тюрьму». Я спросил его, кто убил его жену. «Конечно я, разве есть какие-то сомнения?», — спокойно заметил он. «Почему Вы её убили?». «Я отказываюсь отвечать на этот вопрос. Это было так предопределено».
Настала моя очередь. Когда я подошёл к свидетельской стойке, Озолин крикнул: «Не предавай моё доверие!».
— Подсудимый! — судья призвал его к порядку.
— Я извиняюсь, господин судья!
Я кратко рассказал историю своей дружбы с Озолиным, описал его вовлечённость в научную работу и его преданность медицине. Я подчеркнул, что он оставил престижное место ради работы в дикой Африке.
— Вы можете охарактеризовать Доктора Озолина как одержимого человека? — спросил меня прокурор.
— «Да. Так можно сказать. Он считал себя гораздо выше своих коллег, но он никогда и никого не оскорблял. Да, он был одержимым человеком.
— Что Вы можете сказать об убитой?
— Она была удивительно честная и цельная личность, тепло сердечная и очень добрая. Она всегда была в прекрасном настроении и всегда живо интересовалась чужими проблемами и трудностями. Была всегда рада помочь людям. В ней не было ни капли эгоизма, в этой необычайной женщине.
— С другой стороны можете ли Вы сказать, что муж её был крайним эгоистом?
— Я сожалею говорить об этом, но в определённой степени это определение может быть отнесено к нему. Он чрезвычайно самоуглублён и отвергает всё, что не вписывается в его планы.
— Но Вы, как медик, Вы никогда не рассматривали его как сумасшедшего?
— Никогда.
— Что заставило вас приехать в больницу перед самой трагедией?
— Профессор Дарманский, отец Валерии, получил анонимное письмо из Аренсбурга, извещающее его об опасности для дочери.
— Вы знаете, кто написал письмо?
— У меня нет на это счёт доказательств.
— Это мог быть сам Озолин.
— Я сомневаюсь. Я почти уверен, что не он.
— Я был информирован, что вечером перед трагедией у Вас была возможность говорить и с Озолиным, и с его женой. Конечно по отдельности.
— Правильно.
— Что Озолин сказал Вам? Он сказал Вам что-то такое, что может объяснить преступление?
— Нет, — я был твёрд. — Он не дал мне ни одного факта, который мог бы объяснить или в какой-то степени оправдать преступление. Я обнаружил в нем внутреннее противоречие, но основа конфликта была мне не ясна. Результатом моего разговора с ним было то, что Озолин уступил моим требованиям, чтобы Валерия ехала завтра домой.
— Я никогда не соглашался. Это ложь! — крикнул Озолин.
— Подзащитный, ещё один выкрик и вы будете удалены из зала.
— Я извиняюсь, Ваша Честь.
— Что-нибудь указывало в разговоре на намерение Озолина совершить преступление?
— Это не легко во всей искренности ответить на этот вопрос. Подзащитный не сделал никаких прямых допущений на этот счет, но тем не менее меня не оставляло чувство, что Валерия в опасности.
— Это всего лишь мнение! — запротестовал защитник. — Жюри должно не принимать это мнение к сведению.
— Принято! — провозгласил судья. — Вычеркните это из протокола.
