Олег Гончаренко - Русский Харбин
Говоря об исследователях азиатской культуры и этнографии народов Дальнего Востока, стоит вспомнить феноменальную фигуру бывшего драгомана Императорского российского консульства в Мукдене Геннадия Ивановича Долю, женатого на православной японке. В свободное от службы в Китае время он дважды обошел пешком Японию, собрав интереснейший материал по этнографии. В Китае Доля составил обстоятельный архив данных, собранных в дни его странствий по японской земле, систематизировал и обработал тысячи единиц документов, и в ожидании публикации их на родине встретил недоброй памяти 1917 год. Ценность сведений, собранных им, не была в должной мере отмечена Временным правительством, не имевшим ни намерений, ни интереса использовать добытый материал во благо России или хотя бы определить его на попечение Генерального штаба и Академии наук. Несколько лет этот бесценный материал, научно обработанный прекрасно образованным, владевшим в совершенстве японским и китайским языками русским дипломатом, мертвым грузом лежал в стенах консульства. Во время оккупации Китая японской разведке стало известно о наличии важных материалов, собранных Долей. К этому времени дипломата уже не было в живых, а его жена послушно передала соплеменникам все, что было в ее распоряжении. После ознакомления с бумагами представители японской разведки засекретили архив и вывезли его особым поездом из Мукдена в Японию. Разумеется, секретность была продиктована не столько информацией, содержавшей какие-то военные тайны Японии, сколько, по предположениям, эта информация представляла собой столь точный и детализированный обзор японской повседневной жизни и этнических особенностей, что могла служить превосходным пособием для иностранцев для обнаружения «слабых струн японской души». В условиях войны, подобные данные неизбежно становились нежелательными для обнародования.
Что же касается исследований в области военных дисциплин, то и там харбинские ученые оставили свои следы. Так, например, превосходные с точки зрения специалистов военные обзоры современных армий Китая и Японии оставил после себя полковник императорской армии Василий Васильевич Блонский. Его научное наследие было вывезено из коммунистического Китая вдовой и детьми, уезжавшими в США. Преподаватель Ориентального института и руководитель «Кружка востоковедения» полковник Николай Дмитриевич Глебов сделал свой вклад в науку литературного перевода своими блестящими работами, необходимыми иностранному читателю для понимания особенности китайского менталитета.
Говоря об иногда тесно смыкающейся с наукой литературной жизни Харбина, необходимо упомянуть его самого читаемого и талантливого поэта Арсения Ивановича Митропольского (Несмелова).
«…Докатились, вернее докапали
Единицами — рота, взвод…
И разбились фаланги Каппеля
О бетон крепостных ворот…»
Известное стихотворение харбинского поэта Арсения Несмелова в четырех коротких строчках рисовало трагедию каппелевцев, нижних чинов и офицеров, одним из которых был и сам поэт. Вне всякого сомнения, Несмелов был один из самых ярких, даровитых и интересных харбинских литераторов, написавшим за свою недолгую жизнь много запоминающихся стихотворений. Автобиографичность поэтических опытов бывшего поручика 11-го гренадерского Фанагорийско-го полка, начавшего свой «путь офицера» на Великой войне с Западного фронта и окончившего его в отряде генерала Владимира Оскаровича Каппеля, стала основным свойством многих его произведений. Судьба поэта была столь насыщенной сюжетами и событиями, что они буквально просились увековечить себя на страницах рассказов. Среди прочих вех Гражданской войны, отраженных в его творчестве, Арсений Иванович Несмелов живописал и московское восстание юнкеров в ноябре 1917 года, и борьбу с большевиками в Сибири, и жизнь русского офицера в Азии после изгнания. Лично пережитые Несмеловым беспорядочное отступление в рядах развалившейся Сибирской армии Колчака и дни безнадежного блуждания в сибирских дебрях вдоль Енисея во время каппелевского Ледяного похода в конце концов нашли свое воплощение в стихотворениях и рассказах. Обосновавшись сначала во Владивостоке, Несмелов посвятил себя занятиям поэзией и журналистикой, но когда осенью 1922 года большевики ликвидировали Дальневосточную республику, волна «красного террора» докатилась наконец и до Владивостока. Над Несмеловым, как над офицером-каппелевцем, первоначально был установлен негласный контроль ОГПУ, но вскоре ему пришло официальное уведомление о запрете покидать пределы города. В повседневной практике чекистов подобная мера могла означать лишь одно — скорый арест и расстрел «именем революции» где-нибудь за городом нетемной лунной ночью.
Солдаты 11-го гренадерского Фанагорийского полка
«Штыки, блеснув, роняют дряблый звук,
А впереди затылок кротко, тупо
Качается и замирает… «Пли!»
И вот лежит, дрожа, хрипя в пыли, —
Монокль луны глядит на корчи трупа,
И тороплив курков поспешный стук».
Хорошо представляя себе всю цепь возможных последующих событий и придав ей впоследствии литературную форму, Несмелов принял нелегкое, но единственно спасительное решение бежать за границу, в близлежащий Китай. Добравшись до Харбина не без приключений, он постепенно обосновался там и нашел в этом городе многолетнее пристанище, давшее ему возможность продолжать литературные занятия. Там он сблизился с рядом эмигрантов, убежденных монархистов, чьи взгляды на судьбу Отечества были близки ему, и с которыми он разделял бытовавшее среди части эмиграции убеждение в возможности возрождения национального самосознания, как решающего фактора в борьбе с большевиками-интернационалистами. Подлинный интерес поэт проявил и к идейному лидеру Всероссийской фашистской партии в Китае Константину Родзаевскому, у которого в журнале «Нация» поэт публиковал свои статьи. Для Несмелова, человека не искушенного во всех хитросплетениях дальневосточной политики, где русские партии самого разнообразного толка порой возглавляли люди, далекие от жертвенного служения идее, часто находившиеся под прямым влиянием иностранных манипуляторов, Родзаевский воплощал тип русской героической жертвенности. А Всероссийская фашистская партия с ее программой и декларируемой ненавистью к III Интернационалу казалась образцом действенной в условиях эмиграции политической программы, готовящей великие преобразования в будущей России, куда вернутся из эмиграции все некогда покинувшие страну люди. Одним общим местом в заблуждениях харбинских эмигрантов была уверенность в том, что с помощью Японии большевики будут раз и навсегда изгнаны из Сибири, а позже и из европейской части России, а власть будет передана лучшим представителям эмиграции, готовым повести страну к процветанию. Какими наивными кажутся сейчас подобные мысли, свойственные тогда в равной степени пылким умам харбинской молодежи и умудренным почтенным профессорам! Впрочем, ни Гражданская война, много еще кому в Харбине памятная, ни жизнь в оккупации, не научили почти никого из числа русских эмигрантов объективно воспринимать устремления японцев и понимать очевидное: сильная Россия, управляемая свободным и разумным правительством, никогда не была нужна японцам. Ни одна держава, если только она не преследует временные экономические интересы, не потратила бы ни цента на то, чтобы Россия восстановила былое могущество.
