И. Иванов - Александр Островский. Его жизнь и литературная деятельность
И Островский именно и пребывал в этом “теле”. Он читал статьи для журнала, держал корректуру и ради этой работы ежедневно путешествовал на Девичье поле, совершая в один конец не меньше шести верст. Так зарабатывал хлеб насущный писатель, провозглашаемый на страницах того же “Москвитянина” глашатаем нового слова, и общепризнанный автор блестящих комедий! Нужда неотступно преследовала его, нередко доводила до отчаяния, особенно перед наступлением праздников, требовавших лишних расходов. Тогда несчастный знаменитый драматург писал такие письма своим приятелям: “Сами знаете, в каком я положении нахожусь. К такому празднику, когда расходы удесятерятся, быть совершенно без копейки – вещь очень неприятная. Я не знаю, что мне делать. Я просто теряю голову”.
И в разгар такой нужды, можно сказать лишений, в “Москвитянине” печатается Бедная невеста. Григорьев окончательно убеждается, что Островский создал новое слово. Правда, слишком восторженный критик не успевает объяснить вполне точно и общедоступно, в чем заключается это новое слово. В порыве восхищений Григорьев славословил, изрекал прорицательские определения, реял в некоем золотистом и розовом тумане. Самые решительные заявления критика не заходили дальше следующих откровений: “Новое слово Островского есть самое старое слово– народность: новое отношение есть только прямое, чистое, непосредственное отношение к жизни”.
В другой раз это отношение критик называет “идеальным миросозерцанием с особенным оттенком”, а оттенок этот не что иное, как “коренное русское миросозерцание, здравое и спокойное, юмористическое без болезненности, прямое без увлечения в ту или другую крайность, идеальное, наконец, в справедливом смысле идеализма, без фальшивой грандиозности или столько же фальшивой сентиментальности”.
Можно не признавать подобные характеристики непогрешимыми, как это делал, например, Добролюбов. Можно усмотреть некоторый неестественный смысл в юморе без болезненности, в идеализме без аффектации, то есть в добродушии и простоте. Но эти симпатичные черты вовсе не образуют миросозерцания, они скорее свидетельствуют о темпераменте идеалиста, чем о содержании идеализма. Ими может быть одарен писатель, нисколько не похожий на Островского по природе и таланту. Разве юмор Гоголя болезненный и разве этот художник страдает грандиозностью и сентиментальностью? Добродушия у Гоголя как художника во всяком случае не меньше, чем у автора комедий Свои люди – сочтемся! и Бедная невеста.
Григорьеву до конца не удалось выполнить самую существенную задачу, встававшую перед критикой в связи с произведениями Островского, – именно извлечь жизненный смысл из фактов его творчества. Задачу эту пришлось разрешить “западнику” Добролюбову в приснопамятных статьях о Темном царстве.
Бедная невеста любопытна и в другом отношении. Комедия полна автобиографических подробностей. Вполне утвердительно не определено до сих пор, но факт вне сомнения: “бедная невеста” комедии – героиня юношеского увлечения самого автора. Несмотря на тяжелую трудовую жизнь, молодой писатель не унывал. Он усердно посещал знакомых, старался возможно тщательнее одеться и даже погодинский гонорар за Свои люди – сочтемся! истратил на модный костюм. Естественно, сердце его не могло избегнуть многочисленных искушений, сопутствующих столь быстрой и громкой славе. Островский увлекся: предмет увлечения – интеллигентная бедная девушка, внешние условия жизни которой напоминали положение Марии Андреевны в комедии Бедная невеста. Сохранилось стихотворение, посвященное Островским своей героине. В стихотворении описывается бал, иронически изображаются барышни, кавалеры, маменьки, но -
Вот меж всех красавиц бала
Краше всех одна.
Вижу я, что погибало
От нее сердец немало,
Но грустна она.
Для нее толпа пирует
И сияет бал, —
А она негрижирует,
Что ее ангажирует
Чуть не генерал.
Гений дум ее объемлет,
И молчат уста.
И она так сладко дремлет,
И душой послушной внемлет,
Что поет мечта.
Как все пусто! То ли дело,
Как в ночной тиши
Милый друг с улыбкой смелой
Скажет в зале опустелой
Слово от души.
Снятся ей другие речи…
Двор покрыла мгла…
И, накинув шаль на плечи,
Для давно желанной встречи
В сад пошла она…
Островский, столь близко и сердечно связанный со своим произведением, тщательно работал над ним. Комедия была окончена, но автор все еще боялся выпускать ее в свет, находил нужным “подкрасить” ее несколько, чтобы не краснеть за нее. Сначала Островский решился напечатать только отрывок в литературном сборнике “Раут”, потом, в декабре 1851 года, прочитал всю комедию в одну из суббот у графини Ростопчиной. Среди слушателей находился Шевырев; чтение произвело на него сильное впечатление, и он поспешил поделиться своим мнением с Погодиным. Графиня Ростопчина также была в восторге. Эти вести дошли до Писемского, жившего в Костроме, и он написал Погодину: “Сейчас получил письмо от Островского… Радуюсь его успеху и заочно восклицаю: Ура!!! Выдирай наши!!!”
Слава Островского, следовательно, упрочивалась с каждым его новым произведением. Западники также признали исключительную талантливость московского драматурга. Правда, они не разделяли восторгов Аполлона Григорьева, но первостепенный современный художник из западнического лагеря, Тургенев, именно говоря о Бедной невесте, объявил талант Островского “замечательным”. Тургенев находил в комедии немало недостатков, укорял автора особенно в пристрастии к утомительным частностям и мелочам каждого отдельного характера, но все укоризны оканчивались заявлением, что публика ждет от автора комедии Свои люди – сочтемся! – “необыкновенного”.
Островский мог быть доволен таким успехом, встретившим его на первых же шагах литературной деятельности. Но, мы знаем, автор признавал в себе преимущественно драматический талант, считал, что его призвание – писать комедии и драмы. А ведь этого рода произведения пишутся не только для печати и для чтения; их прямое назначение– сцена, они должны прежде всего иметь зрителей; и их-то до сих пор не было у драматурга, успевшего стать знаменитым, но не видевшего еще ни одной своей пьесы на сцене.
Факт неестественный и для талантливого писателя невыносимо мучительный! Он тем сильнее должен был угнетать Островского, что среди его восторженных почитателей и друзей находился первостепенный артист современной московской сцены, П. М. Садовский. Он вместе с автором читал его произведения и, несомненно, с особенной настойчивостью пытался внушить Островскому страстное желание увидеть наконец свои произведения на сцене. Желание осуществилось сравнительно не скоро, в январе 1853 года, когда Островский был автором уже пяти пьес.
