Георг Даль - Последняя река. Двадцать лет в дебрях Колумбии
Рокоча мотором, лодка скользит дальше вниз по реке. Пять человек, все такие разные и в то же время такие схожие между собой, идут на ней к порогам Апгостура.
Речная долина сужается. Скрылись из виду последние отроги Макаренских гор, мы миновали большой левый приток, прошли несколько быстрин, пересекли широкие, тихие плесы. Последние часы наш кругозор был ограничен опушкой леса по берегам, местность была низменная, и стена воладоров и сейбы все заслоняла. Но теперь впереди и справа, и слева опять голубеют возвышенности. В просвете между ними нас подстерегает цепочка грозных порогов. Если все будет в порядке, мы пройдем их завтра утром, со свежими силами. Форсирование таких порогов на выдолбленном стволе сейбы — занятие не для усталых путешественников. За такое дело надо браться, хорошенько выспавшись, плотно поев, в наилучшей физической и духовной форме. Иначе может случиться беда.
Еще два часа прошло. На реке царит полуденный зной. Тут и там греются на солнце группками черепахи. Это терекай (Podocnemys unifilis), у них отличное мясо, но уж очень они сторожкие. Должно быть, их недавно кто-то напугал. А вон сползает в воду большой крокодил. Фред не отказался бы взглянуть на него поближе. Крокодилы бассейна Ориноко принадлежат к эндемичному виду Crocodylus intermedius[26], четко отличаясь от широко распространенного на севере Южной Америки Crocodylus acutus[27]. Но сегодня мы вряд ли пополним наши коллекции новым образцом. Крокодилов так нещадно бьют в погоне за кожей, что во многих реках их уже не осталось. Менее ценные для коммерции кайманы могут пока рассчитывать на отсрочку.
Снова и снова встречаем речных дельфинов. Они кувыркаются, веселясь от души. Жители льяносов рассказывают, будто дельфины спасают утопающих, подталкивая их к берегу. Возможно, такой случай когда-нибудь и был. Дельфины, судя по всему, очень умные и любопытные животные. Может быть, они превзошли бы человека, если бы эволюция наделила их вместо ластов универсальным «инструментом» — руками.
Зной все сильнее по мере того, как солнце приближается к зениту. Толстый пробковый шлем меня выручает. Все птицы укрылись в тени. Совсем не видно черепах и крокодилов, в это время дня они предпочитают уйти под воду или укрыться в норе на обрывистом берегу. Камни и песок пляжей слишком горячи для живота рептилии.
Карлос Альберто достает термос и наливает всем кофе, но влага тотчас выходит из нас испариной. Мы решаем воздержаться от второго завтрака, лучше вечером пораньше устроим привал. Фред сменяет Луиса Барбудо за рулем. Вчера у него сорвало ветром шляпу с головы, и теперь он для защиты от солнца сделал себе чалму из куска красной фланели. Разумеется, Матеито первым замечает человека на опушке. Странно. Луис видит не хуже его, всегда раньше меня замечает уток на плесе или торчащие из воды глаза крокодила, которые ничего не стоит спутать с кусками коры. Вообще, глаза горца зорче в открытой местности. А вот когда нужно различить что-то в лесной чаще, одноглазый тинигуа всех нас превосходит.
Человек на опушке делает несколько шагов и машет рукой. Фред уступает руль Луису, и тот подводит лодку к берегу. Человек направляется к нам. На вид ему лет шестьдесят. Необычно высокий для креола, худой и костистый, узкое лицо, орлиный нос, огромные седые усы, как льдинки. Между усами и острым, выступающим подбородком провал почти совсем беззубого рта. Лицо изборождено морщинами, но темные глаза глядят весело и проницательно. В руках у старика древнее ружье образца 1873 года, из тех, для которых можно самому лить пули. Музейный экспонат.
— Дон Хусто Рамирес, — шепчет мне Фред. — Один из старых каучеро.
Мы выходим из лодки и здороваемся с ветераном. Я наслышан о нем. На самом деле дону Хусто около семидесяти. Его юность пришлась на ту буйную пору, когда в амазонской сельве заготавливали каучук. Это было задолго до того, как каучуковые плантации Малайи и Зондских островов начали поставлять сырье на мировой рынок. Одна перуанская компания — не знаю уж, насколько законно, — проникла в дебри колумбийской части Амазонас; похоже, никто не ограничивал территориальные пределы ее деятельности. Компания нанимала скупщиков каучука, авансировала их снаряжением, и они отправлялись в сельву налаживать сбор того, что тогда называли «черным золотом».
Как всегда, когда природные ресурсы бесконтрольно эксплуатируются частным капиталом, дело приняло скверный оборот. Скупщики были должниками компании, каучеро (сборщики каучука) — должниками скупщиков. Все было построено на долговой кабале. Кто однажды задолжал, потом уже не мог расплатиться, сколько бы ни трудился. Цены на все товары, выдаваемые авансом, были взвинчены до предела, а годовые проценты на долг достигали и ста, и больше. Людей буквально продавали, как рабов, и отправляли в лес. Естественно, всего беззастенчивее эксплуатировали индейцев, и обращение с ними было самое жестокое.
Целые племена вымирали, и не только из-за эпидемических заболеваний, привезенных белым человеком. Миссионеры, эти так называемые защитники индейцев, получали свою долю прибылей; понятно, их ничуть не волновали бедственное положение коренных жителей и безобразия пришельцев.
В «каучуковой» столице, Манаусе, вырос один из самых роскошных оперных театров в мире, не говоря уже о других величественных зданиях. Но роскошь, как всегда, была уделом не тех, кто своим трудом созидал богатства. На долю труженика доставались слезы, пот, кровь, голод и смерть от непосильного труда. Правда, отдельные каучеро избегали сетей эксплуататоров. Они не брали авансов и не продавались в рабство, работали в лесу самостоятельно, иногда вместе с горсткой помощников. Разумеется, власть имущие их недолюбливали. И старались подчинить себе, пускаясь на всякие уловки. Иногда такие каучеро «пропадали без вести», но в народе поговаривали, что это дело рук убийц, подосланных компанией. Мало кому удавалось сохранить и самостоятельность, и жизнь. Одним из более удачливых был дон Хусто Рамирес из Сантандера.
Он вышел один на маленькой лодке вверх по реке в зеленое море сельвы. И уцелел. В лесу дон Хусто подружился с индейцами племени уитото, женился на индеанке, потом начал собирать каучук с помощью своих смуглых родичей. Он честно обращался с ними, слух об этом быстро распространился через лесной телеграф, и родичи стали приводить своих родичей. Может быть, свободные индейцы не так мотали из себя жилы, как рабы перуанских капиталистов, зато они трудились добросовестно. Индейцы вообще не любят мошенничества.
Хусто Рамирес сбывал собранный каучук за наличные, в долг никогда ничего не брал и не давал, своих друзей снабжал товарами не скупясь. Мужчины получали рыболовные крючки, ножи, топоры, мачете и даже ружья, женщины — новые кастрюли и прочую утварь, соль и сахар, побрякушки. И все были довольны.
