Георгий Кублицкий - Фритьоф Нансен
— Не знаю еще… Наверное, не на один год.
Фритьоф рассказал, что он получил приглашение занять пост консерватора, или, говоря другими словами, лаборанта Бергенского музея; однако у него нет уверенности, что эта должность будет ему по силам.
— Так, так… Если у вас нет в Бергене знакомых и родственников, можете поселиться у меня. Вам всякий покажет мой дом — спросите пастора Вильгельма Холд-та… Ну, пойду укладываться. До свидания.
Вот уж не подумал бы Нансен, что его собеседник — духовного звания!
Когда пароход причалил у бергенской набережной, дождь разошелся вовсю. Нансен прикрыл плащом деревянный ящик с микроскопом — отец подарил ему эту дорогую вещь перед отъездом — и, перепрыгивая через лужи, побежал к гостинице. Странно — на улицах этого города пахло так же, как на «Викинге»!
Гостиница оказалась маленькой, скверной и дорогой.
Развесив куртку на спинке стула, Фритьоф достал из кармана намокшую телеграмму: «Нансен должен прибыть немедленно. Даниельсен». Нельзя же, однако, пойти к директору музея в таком виде!
Когда ранним утром Фритьоф перешагнул порог музейного дома, швейцар сказал с упреком:
— Господин профессор давно ожидает вас.
Фритьоф покосился на стоявший возле лестницы самострел чудовищных размеров, как видно смастеренный рыбаками для охоты на китов, и прошел в кабинет.
В кресле, за полированным рабочим столом, сидел старик в черной профессорской шапочке. Он что-то быстро писал, н длинная белоснежная борода его касалась стола.
— Господин Нансен, мой друг профессор Коллет, рекомендуя вас на должность консерватора этого музея, забыл предупредить меня, что вы склонны опаздывать, — холодно сказал старик. — Пароход из Кристиании пришел вчера. Я ждал вас весь вечер. Готовы вы, по крайней мере, приступить к делу немедленно?..
Фритьоф вышел из кабинета с пылающими щеками. Нельзя сказать, чтобы начало было удачным. Профессор, конечно, сердится на него за то, что он посмел просить об отдыхе после плавания на «Викинге», а не помчался тотчас в Берген. Шутка ли, ему, студенту без диплома, предложили идти лаборантом к самому Даниельсену, чтобы заниматься научной работой, а он…
Швейцар проводил Фритьофа в рабочую комнату музейного консерватора. У окна стоял деревянный некрашеный стол с бурыми пятнами от пролитых кислот, заставленный деревянными подставками для пробирок и стеклянными банками с заспиртованными рыбами. Острый ланцет, поблескивающий на столе, — вот отныне оружие бывшего «великого охотника на белых медведей»…
Профессор Даниельсен сразу же надавал новому консерватору множество поручений. Директор музея не терпел лентяев. Сын часовщика, ставший доктором медицины, крупным зоологом, почетным членом нескольких научных обществ, он умел и любил работать и такого же умения и любви требовал от окружающих.
Каждое утро Фритьоф рассказывал старику, что именно он успел и чего не успел выполнить из порученных ему дел. Чем меньше оставалось «не успел», тем заметнее добрел профессор. В конце второй недели Даниельсен спросил у Нансена:
— Вы еще не были на Флойене? Как, даже не знаете, что это такое? Гора, сударь мой, вон та гора, что видна из окна. Отправляйтесь туда. Сегодня чудесное утро… Нет, нет, в воскресенье может быть дождь, отправляйтесь сейчас же!
Дорога поднималась зигзагами. Башмаки скользили по мокрым от ночного дождя камням. Серые облака клубились над горами. Залив внизу был забит рыбацкими парусниками. Одни приходили с уловом, другие уходили в море, скользя по сине-серой воде. Склон возле дороги зеленел садами; на других склонах росли лишь пучки жесткой травы.
Старая часть города с узенькими щелями улиц жалась к заливу. Из-за черепичных красных крыш, омытых дождями, выглядывали корабельные мачты.
Нансен прошел по каменистой дороге к старинной деревянной церкви, похожей на башню. Крутые ярусы крыши были покрыты как бы коричневой деревянной чешуей: наверное, церковь строили когда-то рыбаки. С коньков торчали во все стороны головы сказочных змеев; норвежские викинги украшали такими же свои корабли.
Пока он шел к развалинам древнего замка Хокона, тучи сгустились и хлынул холодный дождь.
Нансен побежал вниз. Пешеходов на дороге не было видно — одни черные зонтики…
Он бежал, вдыхая пахнущий водорослями сырой воздух, — и такими желанными, такими недостижимо далекими казались ему солнечная полянка в лесу под Кристианией, горячие камни знакомого пригорка, где в летний полдень так крепок аромат сосновой хвои.
Над микроскопом
Провожая сына в Берген, старый Бальдур Нансен вручил ему конверт:
— Здесь семьсот крон. Мне не нужны эти деньги, но я хочу, чтобы ты жил только своим трудом. И ты вышлешь мне всё обратно, как только заработаешь. И еще: ты ведь у меня честный мальчик, пиши мне правду, одну правду.
Но, получая теперь письма от сына, Бальдур Нансен не мог подавить сомнений. Фритьоф писал, что превратился в «заправского домашнего поросенка» и по двенадцать часов в день горбит спину над микроскопом. Не очень это было похоже на Фритьофа! Взглянуть бы хоть одним глазом на такую перемену! Но старик чувствовал себя слишком слабым для путешествия из Кристиании в Берген.
Бальдура Нансена радовало то, что сын его переехал из гостиницы к пастору Холдту: старый адвокат отличался набожностью и верил, что его Фритьоф найдет в священнике не только хозяина квартиры, но и духовного наставника.
Фритьофу исполнился двадцать один год. Он понимал, что следует определить свое место в жизни, выбрать цель, достижению которой стоило бы отдавать силы. Но пора исканий затягивалась.
Со страниц любимых книг перед ним вставали люди мужественные и трусливые, благородные и подлые, мятущиеся и уставшие от поисков. Пытаясь понять, что роднило тех людей, которые дарили человечеству великие открытия, он находил у них общее: несгибаемую волю, каждодневный упорный труд, верность выбранной цели, умение не отчаиваться при неудачах и не предаваться самоупоению при первом успехе.
В комнатке по соседству с кабинетом пастора Фритьоф читал «безбожного» Дарвина. Великому англичанину было двадцать два года, когда он отправился в кругосветное путешествие на корабле «Бигль». Но уже в эти годы Дарвин умел накапливать тысячи фактов, сопоставляя их, проверяя и перепроверяя себя. Фритьоф со стыдом вспоминал, как сам он на «Викинге» собирался ниспровергать научные истины, измеряя в перерыве между болтовней с Баллоном и охотой на медведей температуру морской воды.
Нансен помнил наизусть многие отрывки из драмы Генрика Ибсена «Бранд». Ибсен показал в ней Норвегию суровой и бедной страной. В его драме народ не только веселился и пел песни, как это бывает у некоторых поэтов, — нет, он боролся за существование, воюя со скупой природой. Эта борьба одних закаляла, других надламывала, порождая угрюмость и жестокость, жадность и невежество. А сам Бранд, человек железной, несгибаемой воли, обладавший огромной внутренней силой, не способный ни на какие уступки совести, — как верно говорил он:
