Джейн Вигор (Рондо) - Письма леди Рондо
Я думаю, он таков и в любви и в дружбе и могу уверить всякого, что кто ни вверится ему, тот узнает, что я говорю правду. Теперь он в силе и первый при дворе после герцога Курляндского и кажется, любимец императрицы, но не соперник Бирона. Принц Гессен-Гомбургский [114] теперь в отсутствии; он по интригам Миниха, в продолжение двух или трех лет начальствует над войском в отдаленной от столицы провинции [115]. Впрочем, он нигде не совершил ещё никаких подвигов, чтобы заставить всех говорить о себе. Миних и принц совершенно различны характерами, посему не удивительно, что они не могут сойтись один с другим. Принц по виду и поступкам совершенный солдат, только благовоспитанный, ласковый и откровенный. Редко обедает или ужинает без гостей, где бы он ни был. Общество его состоит частью из людей должностных, часто из друзей. С женщинами он вежлив без притворства. При дворе он обязан по своему важному месту танцевать и он танцует с видом добродушного солдата, и часто шутить сам над недостатком в себе ловкости и приятности. Он обожаем солдатами, любим и уважаем каждым человеком. Его лицо выражает какую-то серьезность, но при всем том видно, что он добродушен; — но Вы требованиями своими наводите на меня страх — я боюсь писать вам о таких вещах. Вы требуете от меня ещё описания страны, характера народа; это тоже что от государственного министра требовать совета, как кроить платье. Впрочем, хотя я описываю Вам предметы так, как они представляются моему слабому рассудку, но не удивляйтесь, если мои суждения будут и ложны. Если Вы по своей снисходительности найдете что-нибудь занимательное в моей болтовне, то это будет предел моих желаний и пр.
ПИСЬМО XXIII
Милая моя,
Я сердита на Вас за то, что Вы сказали Госпоже С. о нашей переписке; вследствие этого дано приказание от Г * [116] исследовать ссору между двумя дамами. Впрочем, я не думаю, чтобы из этого вышли важные следствия — может быть, только на счет их посмеются при дворе. Чтобы ввести Вас в эту историю, я считаю необходимым дать вам понятие об этих дамах и об их происхождении. Достоинством они обе равны, обе жены чужестранных Министров, живущих при Русском дворе.
Одна из них дочь французского генерала, который перешел в службу в другое Государство. В это время родилась героиня моего рассказа. Один знатный вельможа прежде всех приобрел её любовь, спустя несколько времени женился на ней и занял теперешний пост. Другая дама — дочь Гамбургского ремесленника, и вышла за графа, который имел нужду в деньгах, как она в титуле сиятельства [117]. Она прибыла ко двору без совершенного знания придворных условий, другая дама, выросшая при дворе, сделалась её руководительницею и наставницею. Но дружество двух красавиц редко бывает продолжительно; так случилось и на этот раз: каждая воображала, что она имеет право на сердца всех мужчин, каждая хотела видеть вокруг себя сколько можно больше обожателей и старалась отвлечь их от соперницы. В той и другой, естественно, зародилась зависть, которая обнаружилась сперва холодностью, потом остроумными насмешками.
Наконец в одном большом обществе, где каждая из них старалась привлечь к себе одного молодого человека, во время общего разговора, произошло столь сильное столкновение, что графиня не могла удержаться, чтобы не наговорить колкостей своей сопернице; её соперница, напротив, отвечала на это хладнокровием и презрением. Графиня вышла из себя, — «в каком странном мире мы живем!» сказала она; «да это правда,» отвечала другая, «свет странен, и особенно с тех пор, как дрейеры вообразили, что они червонцы.» При этих словах графиня заплакала и вышла из-за стола. Я думаю, Вы также нетерпеливо хотите узнать смысл этой колкости, как в то время хотелось знать мне. Я должна вам сказать, что прежнее имя графини было Дрейер; дрейером в Гамбурге называется также монета ценою в полфертинга. С этой минуты между соперницами началась открытая война, которая простерлась так далеко, что приверженцы той и другой являлись ко двору и в другие места в любимых цветах их повелительниц — их назвали полком серым и красным. Сами предводительницы нападали везде одна на другую и подавали повод к беспрестанным над собою насмешкам. Бедная графиня была везде побеждаема и не могла поддерживать борьбы. Она теперь решилась её не возобновлять, потому что совсем не может владеть собою, напротив, её соперница всегда показывает спокойствие, и, наговорив колкостей, сохраняет приличие и благородное обращение. Графиня одарена от природы истинным остроумием — во время борьбы она обнаружила много блестящих качеств, худых и хороших; оставив эту ссору, она нашла больше обожателей, и, если уже должно сделать признание пред Вашею строгою добродетелью, то я скажу, что я её люблю. Надеюсь, что Вы будете ко мне снисходительны и не будете меня порицать за то, что я, не обращая внимания на её поведение, вошла с нею в короткие связи.
Я рассказала вам подробно об этом глупом происшествии, хотя повторять оное с моей стороны было бы весьма непростительно, но Вы хотели этого, а обязанность болтать с Вами о таком соблазне не сделала меня столь глупою, чтобы я прибавила что-нибудь лишнее. Я люблю так истину, как Вы уверены, что я есмь и проч.
ПИСЬМО XXIV
Я страшилась распечатать Ваше письмо, сознавая в совести, что преступила ваше приказание, не отвечать Вам на то, о чем Вы пишете из Англии, но только описывать то, что найду замечательного в России. Вы писали мне, что я получаю от Вас известия обо всех моих друзьях, живущих в Англии, и потому мне нет нужды предлагать Вам вопросы. Но я Вас поймала, Вы виноваты против меня, и вот как: Вы ничего не написали мне об юношеской ветрености девицы N. Ежели она пишет мне правду, то она пьет горькую чашу. Правда, она худо сделала, что вышла за такого человека, но дело уже сделано, теперь должно не порицать её за ошибку, но подумать, нельзя ли как помочь. Она убеждена, что Вы могли бы помочь ей, если бы знали о её отношениях. Я посылаю к вам её собственный рассказ о своей участи, ибо я сделала бы несправедливость рассказав вам эту историю своими словами. Я писала ей, что сделаю так, и думаю что она посетит Вас. Но я боюсь, её суждения не так основательны, как сильны её выражения, и потому я прошу Вас оказать ей снисхождение. Вы скажете, что «благоразумие должно управлять всеми нашими поступками», Вы думаете, что всякий человек может отличаться такими высокими качествами, как Вы? Нет, таких людей немного, и, если Вы в этом случае не откажетесь от Вашей обыкновенной суровости, то я не знаю, чем Вы лучше её тетки, которая, как я воображаю, сердится на то, что племянница осмеливается её оскорблять и не обращает внимания на худые от того следствия.
